Илья Латыпов
У насилия есть несколько «спусковых крючков», и один из основных — неспособность принять состояние бессилия. Ведь что такое насилие? Это применение силы или власти для того, чтобы заставить другого человека сделать то, чего он сам делать не хочет, но от него это требует тот, кто пытается применить силу. Столкнувшись с тем, что он не в состоянии «мирными» способами получить для себя желаемое, человек не останавливается, признавая ограниченность (или даже отсутствие) своих возможностей по влиянию на других людей или на ситуацию, а напротив, бросается с удвоенной энергией ломать препятствие. А этим препятствием очень часто выступает воля другого человека. И её нужно сломать. Ты должен/а стать другим/другой, подчиниться. Неважно — мужчина, женщина, ребенок…
Почему же возникновение чужого «Я» на пути к желаемому вызывает такой гнев, что в ход идёт всё, что наработала психика за годы жизни, чтобы устранить преграду? Почему невозможно сказать «стоп», и получается только дальнейшее раскручивание злости и спирали насилия? Ответ довольно прост, что вовсе не означает, что его просто принять. Когда другой человек не подчиняется нашим желаниям, он отказывает нам в удовлетворении некоторой нашей потребности. И чем сильнее эта потребность — тем сильнее ярость в ответ на «нет».
Чаще всего — это потребность быть хорошим для кого-то очень важного. Будешь хорошим — получишь любовь (прозвучит очень странно, но нередко дикие случаи насилия — это извращенное желание добиться любви, только не объекта насилия, а кого-то третьего). Пытаешься изо всех сил быть хорошей матерью, и предъявить эту хорошесть собственной маме (реальной или уже существующей только в собственной душе — не столь важно). А тут этот ребенок своим своеволием и своей «неправильностью» ломает всю картину, и уже ничего не предъявишь презрительно сморщившейся матери, никак не заткнёшь унижение и тревогу. И ребенок становится просто объектом, о который разбивается ярость и боль мамы от того, что опять она — плохая, недостаточно хорошая для своей мамы или для своего отца. То есть перед вспышкой гнева на считанные доли секунды возникают стыд или вина, но они, к сожалению, промелькают слишком быстро для осознавания… А может, на ребенка обрушится не ярость, переходящая в рукоприкладство, а холодное и презрительное молчание — тоже насилие, тоже имеющее своей целью сломать, подчинить — и предъявить сломленную волю в качестве подарка кому-то третьему. «Видишь, я справилась…». Извращенная, изуродованная — но потребность в любви…
В глубине души домашних тиранов прячутся униженные, испуганные дети, над которыми постоянно и непрерывно издеваются образы родителей или каких-либо других значимых взрослых. В отчаянной попытке заткнуть этот ад люди пытаются использовать других людей, попавшихся под руку, в качестве объектов, чтобы заставить замолчать внутренних тиранов — или, может быть, даже завоевать их любовь. «Когда моя бывшая жена не подчинялась мне, я испытывал страшное унижение — как это, мне не подчиняется какая-то баба, какой ты после этого мужик?! Мой отчим так издевался надо мной в моем детстве. И я ударил её… Как сейчас понимаю — хотел этому голосу отчима в душе предъявить послушную, покорную бабу. И себя — такого «настоящего мужика».
Всякий раз, когда хочется сломать волю другого человека — криком, ударом, молчанием — можно попытаться задать себе вопрос: зачем мне нужна чужая сломленная воля? Кому я предъявлю свою «победу»? Как происходит, что мое желание любви, признания, уважения становится таким, что я готов крушить всех на своём пути?