Я пишу об инцесте как о сексуализированном насилии, о ритуале контроля и подчинения. Инцест-это злоупотребление в отношениях с теми, кто зависим, а не в кровных отношениях,и в этом смысле он является видом изощренного насилия и стязания детей. Урсула Виртц
Когда я впервые услышала от одной из своих клиенток историю о насилии над ней в 7-летнем возрасте, я была потрясена, растеряна, переживала почти невыносимую смесь ужаса, боли, отвращения и ярости.К тому моменту я была уже довольно опытным и устойчивым терапевтом, но до сих пор помню ощущение беспомощности, отчаяния и единственную мысль в голове: «Чем я могу тебе помочь? Как ты вообще выжила?» Схожие переживания возникают, когда слышишь о терактах, когда понимаешь, что где-то совсем рядом происходит нечто ужасающее, лишенное всякого смысла, и ты не можешь ничего исправить, и об этом хочется скорее забыть.
Возможно, поэтому до сих пор бытует миф, о том, что инцест -это редкое явление. Оно отнюдь не редкое, просто о нем молчат, о нем стыдно говорить – даже в индивидуальной терапии и терапевтических группах. Бывает, что говорят, даже кричат, но чаще это бывает отчаянный(или эпатажный) акт эксгибиционизма, когда нет возможности что-то действительно пережить, а есть большая вероятность ретравматизации.Прошедший недавно в соцсетях флешмоб«я не боюсь сказать»очень ярко показал, насколько актуальна тема сексуального насилия, как важно о ней не молчать, и вместе с тем – насколько деликатно нужно с ней обращаться.
Токсический стыд, отвращение к себе, глубинное ощущение себя изгоем – вот то, что годами мешает жертвам инцеста говорить. И задача психолога – создать для клиента такую ситуацию, в которой он сможет рискнуть довериться и начать переживать всю ту боль, которую в себе носит.
Специфика работы с травмой инцеста состоит не столько в особенностях клиентов и их способах выстраивать отношения (по сути, это работа с травмой), сколько в возможности терапевта присутствовать в контакте. Я как супервизор,часто наблюдаю сильные реакции терапевтов: они бывают шокированы вплоть до потери чувствительности, бывают напуганы и растеряны.Иногда терапевт, подозревая у клиента травму инцеста, сознательно или неосознанно оттормаживает появление этой темы, часто оказывается крайне несвободным и т.д.
Надеюсь, некоторый мой опыт поможет кому-то из коллег не бояться и не просто выживать рядом с клиентом, а сохранять интерес, азарт и даже получать удовольствие от работы, как бы странно это ни звучало.
Первое и самое распространенное определение инцеста – кровосмешение. Но меня как психотерапевта не интересуют юридический и биологический аспекты проблемы. Если в какой-то культуре или отдельной семье взрослые кровные родственники вступают в интимную связь и им хорошо, то не мое дело – оценивать их выбор.Я рассматриваю инцест в рамках сексуального насилия над детьми.
Как правило, оно осуществляется внутри семьи, но насильником может быть и кто-то из окружения, от кого ребенок так или иначе зависит, кому доверяет.Это может оказаться врач, тренер, учитель, сосед, друг семьи, дядя или отчим. При определении травмы инцеста для нас важен не факт кровного родства,а асимметрия отношений, в которых взрослый использует свою власть над ребенком для удовлетворения сексуальных нужд. Инцест в отношении ребенка – это всегда использование и насилие, и это травмирует.
Насилие может осуществляться без прямой угрозы, без физического насилия, под видом игры или доверительной беседы.Ребенок(это бывает с подростками) может сам вести себя соблазняюще и даже получать удовольствие. Но важно помнить, что ответственность всегда лежит на взрослом, и любые действия, связанные с намерением сексуально стимулировать ребенка или использовать его для собственного возбуждения и удовлетворения,являются насилием!
К инцесту относится не только половой акт и прикосновения к интимным зонам: это могут быть сексуально окрашенные прикосновения к другим частям тела, совместный сон со взрослыми детьми, демонстрация детям полового акта, половых органов, подглядывание за ребенком.
Инцест может быть и психологическим: эмоциональное давление, контроль с сексуальным подтекстом, разговоры с ребенком на сексуальные темы.Может быть символический инцест, когда сексуальных действий нет, но ребенок играет роль жены или мужа при родителе.При этом мать или отец посвящают ребенка в глубоко личные и даже интимные проблемы, делятся с ним информацией, которую ребенок в силу возраста не может и не должен слышать и понимать.
Данная статья, в основном, посвящена работе с жертвами инцеста 1-го порядка, т.е. теми, кто подвергался явному сексуальному насилию.
Инцест табуирован и осуждается в обществе.На латыни слово «инцест»означает«грязный», «порочный». Насильник прикладывает много усилий, чтобы скрыть происходящее. Ребенку могут прямо угрожать расправой, могут предлагать в игровой форме «сделать это нашим секретом».Жертву могут обвинять и стыдить в том, что она сама спровоцировала или даже сама хотела,могут делать ответственной за целостность семьи или здоровье и благополучие второго родителя. «Если мама узнает, она не переживет, нас бросит, папу посадят в тюрьму» и т.д.
Бывают случаи, когда второй родитель знает о происходящем, но также убеждает ребенка не выносить это за пределы семьи.Ребенок-жертва становится заложником стыда семьи и носителем страшной тайны. Он не может никому рассказать, пожаловаться, попросить о помощи, потому что на раскрытие семейной тайны наложен запрет, но он и сам боится рассказывать. Ребенок может бояться, что ему не поверят, обвинят, ему может быть стыдно, что это произошло именно с ним. Даже маленькие дети обычно чувствуют, что с ними делают что-то запретное, стыдное, неправильное, но они не могут себя психологически отделить от родителя.
Собственно, это обязательство молчать о насилии и обуславливает сильнейшую травматизацию.Да, инцест – это грубое нарушение границ, это эксплуатация и унижение, это кошмар, который переживает жертва зачастую в течение многих лет, но невозможность об этом говорить, получить утешение и защиту, усугубляют травму.
Еще отличительная черта инцестной травмы – насилие осуществляет тот, кому ребенок доверяет, кого любит по определению, кто должен заботиться и защищать.Это не просто предательство:родитель как бы становится сексуальным партнером.Путаница ролей накладывает впоследствии характерный отпечаток на личность жертвы и ее способы строить отношения.
Я не могу рассматривать инцест как отдельно взятую травму. Это, на мой взгляд,семейный симптом. Вероятно, система, в которой есть инцест, вся дисфункциональна. Это вовсе не значит, что инцестные семьи должны быть бедными, антисоциальными, состоять из психопатов, наркоманов ит.д. Это один из мифов об инцесте.
У меня недостаточно случаев для большого исследования, но достаточно, чтобы предполагать множественную травму у жертв инцеста. Они обычно травмированы много раз, и до самого инцеста, и во время, и после.В процессе терапии становится ясным, что ребенок в такой семье был всеобщим контейнером для сброса различных подавленных чувств: злости, сексуального возбуждения, стыда, вины, отвращения. Также почти у всех жертв инцеста я наблюдаю раннюю травму отвержения.
Матери детей – жертв инцеста условно разделяются на две группы.Первые – пассивно- агрессивные, созависимые, психологически незрелые женщины, которые не в состоянии эмоционально поддержать младенца, не говоря уж о том, чтобы защитить подросшего ребенка от насильника. Такие мамы очень рано «удочеряются»или психологически «выходят замуж»по отношению к собственным детям, что само по себе оказывается разновидностью психологического инцеста.Вторые – властные, эмоционально холодные, контролирующие, функциональные, часто (но не всегда) жестокие матери. Такие матери могут быть поглощающими и инцестуозными, а также безразличными, порой циничными свидетелями насилия в семье.Неудивительно, что дети ничего не рассказывают им: безопасность и доверие нарушены.
Женщин, осуществляющих прямые сексуальные действия в отношении детей, в разы меньше, чем мужчин. Социальные исследования говорят, что примерно 90% процентов преступников, совершивших сексуальное насилие над детьми, – мужчины. В моей практике примерно на 20 случаев пришлось 4 женщины, из них только две совершали прямые действия сексуального характера.
Какой опыт получают дети в результате инцеста? И какие последствия проявляются у них уже во взрослом возрасте?
- Продолжительное насилие формирует психологию жертвы. Ребенокполучает опыт беспомощности, учится терпеть, подавлять страх, боль, отвращение, гнев. Уже во взрослом возрасте такие люди часто оказываются жертвами насилия, как сексуального, так и психологического.
- Функциональное обращение. Ребенка используют, игнорируя его чувства и желания. Вырастая, жертва инцеста стремится быть нужной в близких отношениях,жертвовать своими интересами ради другого, любой ценой соответствовать требованиям других ради хорошего отношения к себе. У них есть страх, что, если они перестанут быть удобными и нужными, их покинут навсегда. И, разумеется, к себе они относятся тоже функционально и даже безжалостно.
3.Грубое нарушение границ, зачастую отсутствие всяких границ. Непонятно, где Я, где Другой – «мое тело мне не принадлежит, мои мысли, чувства, желания не важны».Чем раньше по возрасту начинается сексуальное насилие, тем более серьезными оказываютсяпоследствия для личности.Самые тяжелые – это химические зависимости, суицидальное поведение, пограничное расстройство, психические нарушения, фобии, депрессии, мазохистские тенденции. Все клиенты, пережившие в детстве инцест, формируют зависимое или контрзависимое поведение.
- Жизнь во лжи и стыде. Не только жертва скрывает от всех свой позор – каждый в инцестуозной семье о чем-то молчит, каждый выстраивает массу психологических защит, чтобы не чувствовать стыд.Это тот случай, когда в кабинет сначала «вползает» токсический стыд, а потом заходит клиент. Жертвы инцеста всю жизнь чувствуют себя не такими, как все, дефектными, отвратительными, и прикладывают много усилий, чтобы это скрыть от окружающих.
- Большинство жертв насилиячувствуют себя виноватыми за то, как с ними обращались. Но жертвы инцеста могут также чувствовать вину и перед вторым родителем за предательство., и за то, что им не удается улучшить отношения в семье, и за то, что они могли получать удовольствие во время насилия, и много еще за что. Токсическая вина клиентов-жертв инцеста – одно из самых трудных, на мой взгляд, мест в терапии.
6.При инцесте ребенок получает двойное послание: с одной стороны, его посвящают во что-то взрослое, доверяют что-то серьезное, и это вызывает гордость.С другой – он хронически не справляется с возложенной на него ответственностью, роль ему не по силам, и это вызывает отчаяние и бессилие. Вырастая, они так и мечутся между двумя полюсами, впадая то в грандиозность, то в ничтожество.
7.Путаница ролей в семье и проблемы с идентичностью. В классическом варианте инцеста, девочка, соблазненная отцом, очень рано выигрывает конкуренцию у матери и занимает место жены(любовницы), при этом оставаясь ребенком и дочерью.С ролью женщины для папы она справиться не в состоянии в силу возраста, а идентифицироваться с матерью она не может, так как не доверяет ей – ведь мать сама не справляется с ролью матери и жены.Эти девочки, независимо от возраста, психологически остаются незрелыми, вечно юными «лолитами», умеющими соблазнять мужчин и конкурировать с женщинами. При этом отношения близости ни с теми, ни с другими им недоступны.
- Инцест как суррогат любви. Ребенку необходима любовь и забота родителя, и он на все готов, лишь бы ее получить.И зачастую отношения с насильником оказываются самыми близкими. Многие жертвы инцеста, кроме страха, отвращения и стыда, чувствуют и привязанность к родителю, и благодарность за то, что тот проводил с ними время, дарил подарки и пр. Также некоторые дети могут испытывать возбуждение.
В результате происходит подмена, и все значимые отношения сексуализируются.Взрослые клиенты могут сексуализировать разные потребности: в заботе, внимании, признании и т.д. Не осознавая своих истинных желаний, они могут чувствовать возбуждение и соблазнять. Также, если к ним кто-то проявляет внимание, сочувствие, интерес, они воспринимают это, как флирт и приглашение к сексу. Стоит заметить, что далеко не всем жертвам инцеста это свойственно, но психологическая связка «любовь – насилие» есть у всех. Одни заслуживают любовь сексом, другие – принося себя в жертву иными способами.
- Раннее сексуальное стимулирование и сексуальная травма ведут к различным нарушениямв сексуальной сфере и в восприятии своего тела. Этих нарушений довольно много, самые распространенные из них – недовольство своим телом, вплоть до дисморфофобии, сложность в интеграции эмоциональной любви и сексуальной. Клиентки часто испытывают трудности с возбуждением в близких отношениях, там, где их действительно любят, при этом легко возбуждаются и получают сексуальное удовольствие в случайных связях.Многие жертвы инцеста относятся к сексу, как к чему-то грязному и отвратительному, механистическому, испытывают отвращение и страх перед определенным видом секса. Большинство моих клиенток не могут отказать в сексе своему партнеру, а во время секса не могут сказать «нет», когда действия партнера доставляют им дискомфорт.Подавляющее большинство относится к своему телу очень функционально – не только в сексуальной сфере, но и во всех остальных.
Терапия травмы инцеста
Клиенты приходят к нам с различными запросами, но крайне редко предметом обращения к психологу станет инцест. И довольно редко клиент рассказывает об этом в начале терапии. Есть категория клиентов, для которых заявить об инцесте – своего рода эпатаж.Очевидно, что такое «бесстыдство» является крайней формой защиты от стыда и страха отвержения.Такие клиенты как бы проверяют терапевта или группу на прочность, нападают, пугают своей историей, втайне надеясь, что их не отвергнут и полюбят. Большинство же молчит, а часто и не помнит о совершенном над ними насилии.
Поскольку мы имеем дело с травмой насилия, различные феноменологические особенности – телесные проявления, способы вступать в отношения и строить контакт, невротические защиты и пр., свойственные клиентам-травматикам, – присущи и жертвам инцеста.Что же отличает клиентов с травмой инцеста?
Внешний облик может производить впечатление небрежности, несвежести, неуместности, вызывать неловкость. Бывают явные или малозаметные дефекты лица или фигуры. Разумеется, все вышеперечисленное – субъективное впечатление терапевта.
Есть другая категория клиенток, которые внешне выглядят идеально: они никогда не придут на встречу с немытыми волосами, а если такое случится, будут страшно переживать и стыдиться. Они чрезмерно озабочены своим внешним видом, и им всегда что-то в себе не нравится — фигура, кожа, волосы, запах тела.
Если рассматривать внешний вид этих женщин как феномен контакта и некое послание миру, то первые говорят: «Я отвратительна, отойдите от меня подальше!», а вторые– «Я очень боюсь, что вы заметите, насколько я отвратительна».Именно у них часто наблюдаются психосоматические симптомы и болезни, говорящие о подавленном отвращении. Например, угревая сыпь, герпес, дерматит,диарея и др.
Жертвы инцеста могут выглядеть подчеркнуто сексуально и соблазняюще (мини-юбки, декольте,высокие каблуки, яркий макияж), либо, наоборот, асексуально(мешковатая одежда, стиль унисекс, неухоженность)
Многие из клиенток могут выглядеть абсолютно «нормально», как сотни других женщин. Но общее впечатление, которое они производят, можно описать как двойственность, амбивалентность, неоднозначность, несоответствие, несоразмерность. Например, юная девушка выглядит очень серьезной и тяжеловесной, в разговоре создается впечатление, что общаешься с пожилой женщиной. Или, наоборот, взрослая женщина производит впечатление маленькой девочки (манера говорить, выражение лица, пластика тела,стиль одежды).Другой пример: клиентка говорит о своем страхе и недоверии на первой встрече – и в конце хочет обняться с терапевтом.Или просит о помощи, жалуется – и одновременно пытается конкурировать и обесценить терапевта.
Двойственность и расщепленность бывает очень заметна в телесной феноменологии клиента. К примеру, верхняя часть тела сигналит об одном(глаза полны ужаса, дыхание едва заметное, руки закрывают грудь), а нижняя – о другом(таз, бедра, ноги подвижны и совершают привлекающие внимание движения).
Отдельно скажу о переживаниях, возникающих в контакте терапевт – клиент.При этом я не претендую на универсальность, так как чувства могут быть очень разными, в зависимости от личностных особенностей терапевта и его чувствительности к феноменам поля.
Как я уже говорила, жертвы инцеста часто вызывают неоднозначные, противоречивые чувства, которые терапевту бывает сложно и переживать, и как-то обходиться с ними в контакте.Например, клиент, рассказывая что-то, может вызывать сочувствие, желание его утешить, и одновременно – отвращение и желание увеличить дистанцию.Или терапевт может заметить свое возбуждение (не обязательно сексуальное) в то время, как клиент плачет или переживает страх.
Очень часто клиенты с сексуальной травмой реагируют испугом, замиранием на любое возбуждение терапевта.Впервые я столкнулась с этим феноменом, когда обрадовалась небольшим достижениям клиентки, о которых она мне рассказала. До этого она находилась в тяжелом кризисном состоянии. Я искренне хотела поддержать ресурсное переживание и начала воодушевленно расспрашивать. Через некоторое время я заметила, что клиентка замирает, перестает дышать, телесно отодвигается от меня.Выяснилось, что ее пугали мои горящие глаза, телесное приближение (я наклонилась в ее сторону), более громкая и быстрая речь.
Многие клиенты очень чувствительны к состоянию и настроению терапевта.Некоторые из моих клиенток по скайпу безошибочно замечают мою усталость или плохое самочувствие, а в очной терапии замечают малейшие изменения лица или голоса.Часто начинают терапию с вопроса: «Как дела?»Такое внимание может быть приятным или нейтральным для самого терапевта, но может ощущаться и как насилие, принуждение, особенно если у терапевта в его истории была травма насилия.
Лично я не раз соблазнялась на «безобидный»интересклиента к моим чувствам, пока не заметила, что оказалась крайне несвободна: мне было неловко проигнорировать вопрос, я не могла ответить формально, не могла соврать или отказаться отвечать.И это те чувства, которые испытывает ребенок – жертва насилия.Это ощущение себя «прозрачным», без границ, когда твои границы нарушаются, а ты должен оставаться. Жертвам инцеста свойственна «кристальная честность», они не имеют права не ответить на вопрос, скрыть что-то, соврать.И в терапии очень важно восстановить границы и право сказать«нет», и хорошо, когда терапевт начинает этот процесс с себя.
В процессе терапии можно заметить, что клиент соблазняет или терапевт соблазняется. Это не обязательно сексуальное соблазнение, хотя оно тоже имеет место, особенно когда терапевт одного пола с насильником из истории клиента.Они могут соблазнять заботой, вниманием, интересом, готовностью «кушать, что дают», готовностью «работать в терапии»,идти в любой предложенный эксперимент, осознавать и откликаться на любую чепуху, которую терапевт выдает в качестве интервенции.
За собой я замечаю, что с некоторыми клиентками мне хотелось бы дружить или хотя бы чуть-чуть выйти за рамки терапевтического диалога.С другими я могу заметить, как, отвечая на какой-то вопрос, уже минут десять читаю мини-лекцию и получаю удовольствие от этого процесса, забыв о клиенте.Думаю, что клиенты соблазняют терапевта именно на то, чего ему хочется, – они умеют угодить, безошибочно чувствуют психологический голод человека, от которого зависят, так как учились этому много лет.
Еще один интересный, на мой взгляд, феномен контакта – игнорирование. Часто случается, что клиент говорит действительно о чем-то важном для него, а терапевту никак не удается эмоционально включиться (что-то отвлекает, хочется спать).Я нахожу этому несколько объяснений. В ситуации сексуального использования ребенка, его чувства игнорируют и обращаются с ним функционально.Взрослый клиент привык игнорировать свои потребности и находится под психической анестезией, соответственно рассказывает он свои истории абсолютно механистично и безэмоционально.
Но это еще не все. Не зная о травме инцеста у клиента, я могу замечать свою функциональность, сонливость, безразличие, особенно тогда, когда у самой мало ресурсов, накопилась усталость или я чувствую себя уязвимой. Я осознаю этот феномен, как некую мысль в процессе терапии: «Мне все равно, я не хочу это видеть, не хочу ничего переживать». Думаю, это похоже на временную диссоциацию, защитный механизм, который спасает жертву в ситуации насилия от невыносимых чувств.
Также довольно распространенная ситуация в терапии – когда предъявляемая терапевтом злость или раздражение воспринимается клиентом как неравнодушие, участие, поддержка. И напротив, предъявляемые нежность и тепло настораживают, вызывают страх, стыд и недоверие. Я вижу в этом феномене мазохистские тенденции, по принципу«бьют – значит любят», особенно если клиент оживает и возбуждается в ответ на агрессивную реакцию терапевта. В иных случаях прямая агрессия терапевта вызывает доверие именно своей прямотой, прозрачностью,как будто дает право защищаться, тоже злиться или уйти. В сочувствии, нежности и заботе клиенты часто видят подвох, угрозу их свободе, некое принуждение соответствовать требованиям. Но также нередки ситуации, когда даже легкое раздражение терапевта пугает клиента и воспринимается как отвержение.
Жертвы инцеста часто попадают в треугольные отношения и двойные контексты.Клиентки нередко оказываются любовницами женатых мужчин, на работе и в дружбе становятся невольными заложниками чужих секретов, вовлеченными в конфликты двух сторон, когда они не могут и не хотят присоединяться ни к одной из противоборствующих сил. Их часто используют как посредников в ссорах.
В групповой терапии они склонны расщеплять терапевтическую пару ведущих, как правило, соблазняя мужчину-терапевта и конкурируя с женщиной, — ситуация очень частая в групповой терапии. Однажды я проводила группу с котерапевтом-мужчиной, на которую пришла яркая участница и сразу заявила, что собирается проконкурировать со мной за ведущего.После того, как я ясно дала понять, что «главная женщина» тут я и мужчина-ведущий в этой группе – мой котерапевт, она быстро успокоилась, и мы отлично поработали. В течение всей группы,обращалась она преимущественно ко мне, и ее основная потребность была в принятии и заботе от женщины.
Это типичное поведение для жертв инцеста, соблазненных отцами и рано выигравших конкуренцию у матери. Они отчаянно нуждаются в любви и тепле, в материнской заботе, но умеют лишь конкурировать с женщинами. Они нуждаются в отцовском признании и защите,но умеют только соблазнять.И очень важно, чтобы индивидуальный терапевт или ведущие группы были в состоянии отличать этот способ от зрелой конкуренции и зрелого сексуального интереса.
К сожалению, я не раз наблюдала, как один из ведущих соблазняется на предъявляемый фасад клиента и начинает поддерживать сексуализацию и конкуренцию, при этом игнорируя или обесценивая обратную связь своего котерапевта. Таким образом, воспроизводится семейная ситуация инцестуозной травмы, когда ребенок занимает место одного из родителей рядом с другим.
Важно, чтобы терапевт был чувствительным к психологическому возрасту клиента, из которого тот обращается. Лично для меня маркерами являются наличие или отсутствие в поле осознавания стыда и отвращения. В групповой терапии неосознаваемые терапевтом стыд и отвращение «уходят» к соведущему или в группу, и это легко заметить во время работы и в процессе эмоционального отклика.
Итак, жертвы инцеста в терапии и в любых близких отношениях будут делать все, что делали с ними в их семье. Манипулировать, использовать, соблазнять(ся), пугать(ся),винить(ся), стыдить(ся),обесценивать и бесконечно звать и отталкивать, так как сильно нуждаются в любви и близости и сильно ее боятся.
Наиболее яркие чувства, возникающие в контакте, – стыд, вина,страх, отвращение, возбуждение.
Что делать, если на основании нескольких феноменов, тем, симптомов, появляющихся в процессе терапии,у терапевта возникает гипотеза о наличии травмы инцеста у клиента? Что делать, если история об инцесте появилась неожиданно?
Думаю, ответ зависит от личной философии терапевта и психотерапевтического подхода, в котором он работает. Для меня построение гипотезы – лишь способ уменьшить свою тревогу и задуматься, что в контакте с клиентом заставляет меня так тревожиться.Я считаю, что не нужно в работе с жертвами инцеста делать что-то особенное, по двум причинам.Во-первых, терапия жертвы инцеста по сути – это работа с горем и с травмой. Во-вторых, «особенное» отношение терапевта провоцирует еще больший стыд у клиентов и еще большую уверенность в том, что их травма «не такая, как у людей», особенно отвратительная и постыдная.
Основная сложность, на мой взгляд, состоит в том, чтобы просто быть, присутствовать рядом с клиентом, сопровождать его в проживании травмы, не пытаясь этот процесс ускорить, затормозить или как-то проконтролировать.
Я всегда озвучиваю клиенту его право сказать «нет, стоп» в процессе терапии, а также его право говорить мне о любом дискомфорте, вызванном моими действиями.Я об этом договариваюсь и с другими клиентами, но клиентам с травмой насилия я об этом периодически напоминаю и настаиваю на том, что это важно. Этим действием я выражаю уважение к клиенту, забочусь о безопасности, а также разделяю ответственность и даю понять, что клиент – равный участник процесса.
Скорее всего, клиент эту ответственность не возьмет и в процессе терапии не раз будет что-то терпеть или делать, потому что «терапевт так сказал, ему виднее». Но мне важно озвучить его право на отказ, потому что жертве насилия даже мысль такая не приходит в голову – у нее вовсе отсутствует опыт сопротивления.
Если я предполагаю у клиента наличие инцестуозной травмы, я не пытаюсь как-то стимулировать его к раскрытию. Так как травма касается интимной сферы, для меня очевидно и естественно быть деликатной, не проявлять чрезмерную настойчивость и любопытство.Пусть клиент сам созреет и сам решит, когда он готов «нарушить табу».
Иногда клиентки несколько сессий подряд хотят и не решаются начать рассказывать.А когда начинают, то слова буквально застревают в горле.
Клиент охвачен стыдом и ужасом, погружается в травматические переживания и часто теряет связь с реальностью. Ему необходимо помочь эту реальность заметить и начать говорить.Обычно я использую простые техники телесного осознавания, предлагаю заметить свое дыхание, свой телесный размер, осмотреться вокруг. Некоторым клиентам нужно удостовериться, что в кабинете достаточно безопасно, некоторым нужно напомнить о правиле конфиденциальности, кого-то успокаивает напоминание о том, что он не обязан рассказывать именно сейчас и все.
Когда запрет говорить снимается, появляется история о насилии, и это само по себе терапевтично.Терапевту нужно присутствовать, эмпатически слушать, способствовать восстановлению переживания, оставаться живым и заботиться о себе.
Последнее, на мой взгляд, самое трудное, потому что клиент в этот момент очень уязвим, затоплен болью и яростью, отвращением и стыдом, он нуждается в том, чтобы с ним оставались и поддерживали, и терапевт,который слишком эмоционально вовлекается, начинает жертвовать своей свободой, комфортом и рискует травмироваться сам. Выражаясь метафорически: если клиента тошнит, то терапевт должен ему предложить тазик, но не обязан сам становиться тазиком.
Терапевту необходимо сохранять чувствительность к себе и вовремя увеличивать дистанцию. Поиск баланса между вовлеченностью и отстранением – процесс творческий, каждый раз уникальный, и лучше всего его производить с супервизором.
В процессе терапии история о насилии будет еще появляться неоднократно: клиент может вспоминать новые подробности, разные эпизоды.Интенсивность чувств при этом будет постепенно уменьшаться и качество переживания в целом будет меняться.Динамика переживаний похожа на динамику при работе с утратой.В идеале клиент проходит все стадии горевания, от шока и отрицания, через гнев и ярость, к боли и печали, а затем к принятию и интеграции.
На любой из стадий проживание может быть блокировано.Жертвы инцеста обычно приходят в терапию в шоке и часто в отрицании. И первой задачей является признание того, что с ними это было.
Нарушения табу и рассказа о насилии недостаточно, если процесс происходит не в присутственном контакте. Клиент может игнорировать терапевта, группу и собственные чувства,и рассказывать свою историю легко и без особого напряжения. За этой легкостью и эпатажем, как правило, много неосознаваемых стыда и страха.Порой требуется много времени, чтобы восстановить чувствительность клиента к этим чувствам, и только тогда первый этап можно считать пройденным.
На второй стадии жертва насилия может ощущать бессильную ярость или очень много гнева.Количество и интенсивность чувств может пугать, клиент может сопротивляться выражать их, опасаясь, что разрушит терапевта или себя. Из страха потерять контроль, человек вкладывает массу усилий в сопротивление, которое может принимать разнообразные формы. Он начинает сомневаться в реальности произошедшего, преуменьшать нанесенный ущерб и стыдиться того, что он сильно преувеличил трагедию своей травмы.Клиент может находить оправдания для насильника и пассивных свидетелей инцеста.
Также выражению гнева может мешать стыд и нежелание стать похожим на насильника, страх вызвать у терапевта отвращение к себе. И, конечно, самым мощным препятствием на пути проживания гнева является вина.
На мой взгляд, в вине много пластов: и богатый опыт дурного обращения с ребенком, и привязанность к насильнику, и страх взрослеть и брать на себя ответственность за свою жизнь, а еще иллюзия контроля над миром.Пока виноват – я что-то могу исправить, на что-то могу повлиять. Вина «помогает» не переживать бессилие и ужас перед неуправляемым миром. И этот процесс может идти довольно долго, пока клиент психологически не окрепнет. Только тогда возможен переход на следующую фазу – собственно горевания и печали.
Многие клиенты пытаются пропустить стадию гнева, и у терапевта может создаться иллюзия, что клиент уже горюет. В этом случае клиент может бесконечно долго плакать и жаловаться на несправедливость судьбы, но оставаться психологически зависимым от насильника.Кроме сепарационного страха, этот процесс может поддерживаться и вторичными выгодами, когда жертва принимает от инцестуозного родителя регулярную помощь, деньги и т.д.
Важно, понимать, что гнев может быть обращен на терапевта, особенно если он пытается ускорить процесс.В ситуации, когда страха слишком много, а терапевт «продвигает» клиента к выражению гнева, клиент может приостановить терапию или уйти вовсе.
На последней стадии многие клиенты и терапевты спотыкаются об идею о прощении насильника. Дескать, чтобы отпустить, надо простить. Лично, я не знаю, как можно простить насильника, пользующегося детским доверием и беззащитностью. Возможно, это мое ограничение.Под «простить» я имею ввиду – оправдать и отпустить с миром.Я не подталкиваю своих клиенток к прощению и думаю, что навязывание этой идеи может вызывать законное сопротивление. Жертва не обязана прощать своего обидчика. Она может это сделать, если захочет.
Для меня важным на этой фазе оказывается способность выйти в некую мета-позицию и взглянуть на свое прошлое, возможно, понять причины, которые подтолкнули семейную систему сложиться именно таким образом. Не менее важно попрощаться с надеждой на то, что насильник когда-нибудь признает содеянное и извинится, или изменится и начнет любить так, как нужно. Когда эта надежда умирает, приходит печаль и смирение с прошлым, и появляется другая надежда – на будущее, на неизвестную пока жизнь, в которой есть самоуважение, достоинство,свои мечты и желания.
Разумеется, жизнь клиента не ограничивается травмой инцеста, соответственно, и терапия на этом не заканчивается.
В целом терапевтический процесс этих клиентов для меня условно делится на две части.
В первой основные усилия и работа сосредоточена на укреплении границ клиента, на его способности замечать то, что ему не подходит, на праве говорить «нет» в отношениях. Решается задача, как перестать быть жертвой. Вначале терапии мне кажется уместной забота терапевта о границах клиента,но она должна быть не по умолчанию, когда терапевт берет на себя ответственность за комфорт клиента, а напротив – должна озвучиваться в контакте для того, чтобы клиент в результате научился сам замечать свой дискомфорт или несогласие и говорить об этом.
Затем следует долгая кропотливая работа по обнаружению себя, своих желаний, ценностей, смыслов, идентичности. Многим приходится начинать почти с нуля, так как,кроме опыта обслуживания чужих потребностей, другой опыт практически отсутствует. Неизвестность пугает и нередко заставляет вновь и вновь возвращаться к знакомым паттернам, характеризующим поведение жертвы. В таких ситуациях важно не отвергать и не стыдить клиента за так называемый регресс, но и не поддерживать манипуляции, пассивную агрессию, и не делать за клиента то, что он уже умеет делать сам.
Некоторые сложности в терапии
Чаще всего у супервизируемых терапевтов я наблюдаю две крайних позиции в работе: либо чрезмерная эмоциональная вовлеченность, либо избыточная функциональность, отстраненность. В первом случае происходит слияние с жертвой, терапевт очень сопереживает, искренне хочет помочь и избавить клиента от боли. Думаю, некоторое слияние и эмпатия необходимы. Но невозможность отстраниться грозит психологическим отравлением и потерей терапевтической позиции.
Избыточная же дистантность и функциональность обусловлена, как правило, страхом терапевта перед слиянием, страхом оказаться затопленным болезненными переживаниями, либо оказаться насильником для клиента, причинить ему вред и быть виноватым в его страданиях. Очевидно, в эти крайности терапевт попадает неспроста, а резонирует своими незажившими психологическими ранами. В работе с инцестом как никогда оживают собственные травмы. С одной стороны, история сексуального насилия над ребенком оживляет собственные сильные подавленные чувства терапевта.С другой – жертвы насилия,не осознавая того, метко умеют попадать в «больные места» терапевта.
Многие терапевты становятся настолько осторожными, что теряют всякую спонтанность, опасаясь нанести клиенту повторную травму. И этот страх понятен, так как жертва инцеста не ощущает своих границ, может быть очень устойчива как к физической, так и психологической боли. Более того, может предпринимать различные попытки соблазнить терапевта на нарушение границ.
Вопрос в том, как дозировать интервенции, как не оказаться избыточным? Где, к примеру, грань между терапевтической настойчивостью и давлением на клиента? И как при всей уязвимости клиента сохранять свою свободу?Для меня нет однозначных ответов, в каждом случае ответ приходится искать заново.
Еще один интересный для меня вопрос: действительно ли терапевт перешел границы, был агрессивен, или клиент сейчас воспринимает его в роли насильника? Для жертвы инцеста любой жест, взгляд, изменение интонации, любая интервенция может оказаться болезненной и запускать травматические переживания. Мне кажется, невозможно работать с таким клиентом, ни разу не оказавшись в роли насильника, не испытав вину и испуг. Но даже если терапевт находится в такой ситуации, очень ресурсной может оказаться его способность заметить состояние клиента, остановиться, заметить свое состояние, сохранить терапевтическую позицию и в диалоге обсудить произошедшее.
Мне кажется, способность терапевта извиниться перед клиентом , очень ресурсна при работе с жертвами насилия. 1)Клиент может увидеть терапевта несовершенным живым человеком, который ошибается, и это способствует уменьшению стыда в контакте. 2)Клиент получает опыт, что другой, причинив ему боль, признает это и просит прощения. 3)У клиента есть возможность осознать, что не все зависит от него и не во всем виноват он. 4)Для клиента может оказаться важным опыт, когда в близких отношениях происходит что-то плохое, но это не фатально, это можно обсудить и жить дальше.
Урсула Виртц, юнгианский аналитик, написавшая книгу об инцесте, рекомендует «идти на цыпочках» при терапевтическом сопровождении жертв инцеста. Я, пожалуй, за большую свободу терапевта и большее доверие контакту, но однозначно с уважением и деликатностью к сексуальным, физическим и психологическим границам клиента.
В терапии инцестуозной травмы невозможно избежать работы с телесным процессом и сексуальностью. Во-первых, само тело является источником боли, отвращения, стыда. Именно тело оказалось предательским, в восприятии клиента оно было причиной надругательства и кошмара. И отношение жертвы инцеста к своему телу и сексуальности само по себе часто становится фигурой в терапии. Во-вторых, кроме физического насилия, тело клиента несет в себе сильные подавленные переживания в виде телесных зажимов и психосоматических симптомов. Мне сложно представить себе работу по восстановлению чувствительности у травматика без обращения к телесному процессу.
Это требует от терапевта деликатности, неспешности и внимательности к уникальному процессу клиента. Пока не сформировано доверие в отношениях, не стоит предлагать клиенту эксперименты, связанные с прикосновениями, с активным движением и экспрессией, – это может сильно пугать и вызывать токсический стыд. Внимание к телесным феноменам клиента тоже должно быть деликатным и не превращаться в разглядывание и озвучивание всего, что видит терапевт. (Этим грешат хорошо обученные начинающие терапевты.)
Собственные феномены терапевту тоже лучше предъявлять аккуратно, не делая из этого акт эксгибиционизма. Сложность в том, что телесная раскованность и свобода терапевта необходимы клиенту, чтобы принять свое несовершенное тело и научиться относиться к нему доброжелательно.Но свобода терапевта может выглядеть слишком агрессивно, раскованность может восприниматься, как соблазнение.Терапевту приходится с каждым конкретным клиентом и в каждой отдельной сессии искать ту степень телесной свободы, которая была бы подходящей для обоих участников процесса.
То же касается терапевтической искренности в контакте, которая является мощным ресурсом в работе со стыдом клиента. Искренность и человечность терапевта не должна превращаться в душевный стриптиз, если терапевт делится своими чувствами или какой-то своей историей – он это должен делать для клиента и хорошо понимая, зачем он это делает. Иначе самораскрытие терапевта повторяет детскую историю клиента, в которой родитель показывал или говорил что-то, что ребенок видеть и слышать не должен был.
Также не стоит транслировать клиенту ценность самораскрытия, настаивать на том, чтобы он был максимально искренен и честен с терапевтом. Напротив, мне представляется терапевтичным обсуждение с клиентом его права что-то утаить, соврать или не говорить, если он не хочет.
Сексуальная эксплуатация клиента в терапии
О том, что секс с клиентом – это грубое нарушение терапевтических границ, которое может нанести серьезный вред и клиенту, и терапевту, написано немало слов представителями разных психотерапевтических направлений. Я не хочу повторяться.В контексте нашей темы сексуальное использование клиента терапевтом – это вариант инцеста.Отношения клиент-терапевт асимметричны, клиент приходит за помощью, доверяет терапевту, психологически от него зависит и переносит в терапию свои детско-родительские отношения. И как бы мы ни поддерживали взрослость клиента и горизонтальные отношения, мы это делаемдля клиента. Клиент не должен обслуживать никакие потребности терапевта.
Также мы должны понимать, что жертвы детского сексуального насилия имеют гораздо большие шансы получить повторную травму в терапии. Они чаще, чем другие, выбирают терапевтов, соблазняющих своих клиентов.
К сожалению, в нашем сообществе случаи сексуальной эксплуатации клиентов тоже есть.И, как в любой семье, где есть инцест, хочется это либо скрыть, либо не замечать. Видимо, поэтому, подобные случаи, в основном, обсуждаются в узких кругах. Между тем, последствия сексуального соблазнения терапевтом для клиентов бывают очень тяжелыми и требуют длительной реабилитации у другого психотерапевта, которому придется долго завоевывать доверие клиента и доказывать, что «не все психологи одинаковые».
Факт нарушения сексуальных границ клиента терапевтом трудно доказать.Как и все жертвы сексуального насилия, такие клиентки редко обращаются с официальной жалобой в этический комитет. Информация о злоупотреблениях терапевта появляется чаще в виде слухов. И вообще то, что происходит в кабинете между терапевтом и клиентом, никто не видит. Также терапевт может объяснить слухи или прямые обвинения клиентки ее эротическим переносом, ее фантазиями, истерией, отреагированием злости на терапевта, чем угодно. И ему могут поверить, и детская история повторится: когда ребенок молчал, боясь, что не поверят, либо говорил, но его не услышали.Злоупотреблений в терапии гораздо больше, чем мы думаем.
Говоря о сексуальной эксплуатации, я говорю не только о сексе, но и о более мягких формах соблазнения внутри терапии: необоснованная сексуализация, необоснованные прикосновения, сомнительные телесные эксперименты, поддержание идеализирующего и эротического переноса у клиента.
Я очень хорошо понимаю, как это приятно – быть для кого-то предметом его восхищения и желания, особенно еслиу терапевта есть большой голод в любви и признании. Я призываю коллег к осознанности и коллегиальности. Мне кажется, что совместными усилиями может быть найдена подходящая форма, как говорить коллеге о том, что его «заносит».
Предполагаю, что лучше это делать в небольших интервизорских группах, а не на собрании сообщества.Думаю, что терапевты, сексуально эксплуатирующие своих клиентов, не слишком опасаются порицания в сообществе, лицензию потерять они тоже не боятся – ее просто нет в нашей стране. Между тем, терапевты, в чьей этической чистоплотности сомневаться не приходится, попадая в эротический перенос, бывают крайне несвободны в терапии,сильно опасаясь нарушить табу на сексуальные отношения с клиентом. Причина этой несвободы – в сильном страхе быть опозоренным и оказаться изгоем в сообществе.
И как быть терапевту, если он все-таки оступился, навредил клиенту? Есть ли у него шанс говорить с кем-то об этом? Есть ли шанс признать свою вину и не быть отвергнутым и заклейменным навсегда? Мне кажется, такие деликатные вопросы легче решать в кругу коллег, которым доверяешь, которые тебя знают, видят, как ты работаешь.Для профилактики сексуальных злоупотреблений в терапии я призываю коллег регулярно посещать супервизора, индивидуального терапевта, сотрудничать с коллегами. А также настоятельно рекомендую заботиться о качестве личной жизни, в том числе сексуальной.
Терапия травмы инцеста – это долгая, но благодарная работа, несмотря на сложности и непростые чувства, которые приходится переживать вместе с клиентами. Люди, пережившие жестокое обращение и сексуальную эксплуатацию, – в большинстве своем очень мотивированные клиенты.Они действительно хотят изменений, они хотят уважать себя, быть любимыми, реализовывать свой потенциал, иметь хорошую семью, они очень хотят жить. Положительную динамику можно заметить довольно быстро. И это очень приятно – быть свидетелем того, как люди постепенно восстанавливают веру в себя, обретают заново свое тело, сексуальность, становятся более целостными, начинают относиться к себе с симпатией и сочувствием.
Юлия Белькина