Нередко у людей, перенесших травму, присутствует повторение стремление к повторению травматического опыта, пусть даже болезненного. Это повторение часто носит навязчивый характер.
Довольно часто психологически травмированные люди бессознательно загоняют себя в ситуации повторного воспроизведения травмы. «Травматик» — человек, перенесший психологическую травму — может вновь и вновь воспроизводить травматическую ситуацию, помещая себя в тяжелые или опасные условия, но, не замечая своего активного вклада в этого.
Впервые Зигмунд Фрейд заметил это навязчивое стремление к повторению и высказал свои предположения об этом в работе «По ту сторону принципа удовольствия». Он рассуждал — если вся жизнь управляется только принципом удовольствия, как мы можем объяснить навязчивое стремление к повторению болезненных переживаний? Фрейд предположил наличие некоторой силы, противостоящей удовольствию, и разработал свою теорию «инстинкта смерти» как противоположности «инстинкта жизни». Но не все современные специалисты разделяют эту теорию.
Генри Кристал, посвятивший своей труд разработке концепции травмы в строгом понимании этого термина, отмечает, что навязчивое повторение травматического опыта является впечатляющей частью травматического невроза.
Я опишу разные проявления и примеры навязчивого воспроизведения травматического опыта (кумулятивной — накопительной травмы, в частности – травме развития; и шоковой травмы), но подробнее мне было бы интересней остановиться на травме развития и ее воспроизведении в жизни и в терапевтическом сеттинге.
По ссылкам разных авторов (Генри Кристал, Ральф Ромео Гринсон, Вамик Д. Волкан, Отто Фенихель, Сессиль де Монджуа, Зигмунд Фрейд) НАВЯЗЧИВЫЙ ТРАВМАТИЧЕСКИЙ ОПЫТ МОЖЕТ ВЫРАЖАТЬСЯ В СЛЕДУЮЩИХ ПРОЯВЛЕНИЯХ:
- в явлениях флэшбэк;
- в полном или частичном проигрывание травмы в дневное время в форме фантазий, мыслей, проживания чувств.
- во снах;
- в паттернах поведения:
Мой профессиональный интерес в наибольшей степени направлен на навязчивое проигрывание травматического опыта в паттернах поведения в жизни и терапевтических отношениях, на чем мы и остановимся подробнее, а в начале кратко рассмотрим все формы воспроизведения травматического опыта.
- ЯВЛЕНИЕ ФЛЭШБЭК, на которое указывает Вамик Д. Волкан – «обратный кадр» — короткий ретроспективный кадр (картинка), сопровождающийся рецидивом визуальных ощущений, физических симптомов, интенсивных эмоций, связанных с травматическим опытом.
- ПРОИГРЫВАНИЕ В ДНЕВНОЕ ВРЕМЯ ТРАВМЫ В ФОРМЕ ФАНТАЗИЙ, МЫСЛЕЙ, ПРОЖИВАНИЯ ЧУВСТВ.
Отто Фенихель отмечает, что навязчивые размышления о травматической ситуации удовлетворяют потребность в активном повторении ранее пассивно переживаемого опыта. Пассивно переживаемый опыт вызывает бессилие, беспомощность. Переживая вновь и вновь произошедшее во время травмы, кажется, что можно восстановить контроль, управляя фантазиями, визуальными картинками, мыслями.
Так человек, попавший в автомобильную катастрофу, может многократно и бесконечно прокручивать в голове, как можно было поступить, чтобы избежать последствий или минимизировать их. В безопасной ситуации — в мыслях, зрительных образах он активно пытается справиться с тем, что ему пришлось пережить пассивно, не будучи способным повлиять на ситуацию.
Генри Кристал отмечает, что повторяющие в дневное время мысленные образы выражают потребность в полной когнитивной обработке (осмыслении), которая была подавлена или потерпела крушение в момент проживания травмы.
- ПОСТТРАВМАТИЧЕСКОЕ ПОВТОРЕНИЕ В СНОВИДЕНИЯХ, которые подробно описывает Сессиль де Монжуа.
Почему проживание травмы через сны имеет, так сказать, целительную силу?
Дело в том, что непереносимый травматический опыт человек отщепляет. Чтобы поддержать желаемую нереальность случившегося, человек жертвует личной целостностью, расщепляя Эго.
А сновидение в силу своей диссоциации (отдаленности от сознания) становится вместилищем отщепленных (непереносимых) элементов Эго. Если непосвященному человеку кажется, что он не отвечает за свое сновидение — «это не я управляю сновидением, это пассивно, как будто бы без моего участия, мне что-то приснилось», — то туда можно вкладывать нежелательные мысли, пока не появятся благоприятные условия для их интеграции с сознательными элементами.
Отщепленные элементы опыта в ночном мышлении получают частичный доступ к сознанию.
Кроме этого, снижение защит во сне (бдительности) позволит Эго соприкоснуться с подавленным материалом, что приводит к интеграции.
Результатом повторного проживания травмы является уменьшение расщепление Эго.
У относительно здорового Эго происходит повторное проживание первоначальной травмы и восстановление памяти.
Человек становится способным включить нежелательное событие в контекст представления о себе. Целостное Я можно обрести только при условии, что приемлется изменившееся Я. Без этого принятия человек представляет собой неполную личность. «Лучше быть одним целым, пусть и раздавленным, чем подобно ящерице, отбрасывать поврежденную часть».
Повторяющие сновидения, в которых воспроизводятся травматические сцены, отвечают следующим задачам:
- запоздалая попытка ответить на чрезмерное возбуждение, вызванное травматическим событием. Стремлением ретроспективно справиться с раздражителем, с которым еще раз человек встречается во сне.
- Запоздалая попытка овладеть реальной нежелательной ситуацией, представляя себе в воображении еще один шанс добиться иного исхода – не тем, которым обременила его судьба. Чтобы дать себе вторую попытку, надо в воображении вернуться к «первой части» — беспокоящей истории, так сказать — «на место преступления».
Зигмунд Фрейд, который рассматривал сновидение как исполнение желания, писал, что посттравматические сновидения являются исключением из правила удовлетворения желания.
Но Штейн считает, что это может означать как раз таки удовлетворение желания — чтобы то, что было реальным, оказалось всего лишь сном.
- НАВЯЗЧИВОЕ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ТРАВМАТИЧЕСКОГО ОПЫТА В ПАТТЕРНАХ ПОВЕДЕНИЯ В ЖИЗНИ И ТЕРАПЕВТИЧЕСКОМ СЕТТИНГЕ — В.Д. Волкан, Р.Р. Гринсон.
Ральф Ромео Гринсон отмечает, что попытка запоздалого овладения старой травматической ситуацией вызвана надеждой на более счастливое окончание прошлой травматической ситуации.
Так, участница терапевтической группы долгое время, не осознавая того, настраивала членов группы против себя – провоцировала их на агрессивное поведение по отношению к себе и отвержение. Эта участница долгие годы, учась в интернате, была изгоем и аутсайдером среди детей. Поэтому она бессознательно стремилась к воспроизведению опыта отвержения с той целью, что бы наконец-то уж справиться с травмирующей ситуацией: или избежать отвержения, или взять ситуацию под контроль; или в данной ситуации на сей раз совладать-таки с непереносимыми чувствами.
Ральф Ромео Гринсон добавляет, что при этом Эго учится справляться с чувством беспомощности путем активного повторения ситуации, которая когда-то вызывала ощущение паники. Активное повторение травматического переживания является средством запоздалого овладения им. Эго, которое было пассивно в травматической ситуации, активно воспроизводит это событие в более благоприятных условиях, и учится справляться с ним.
Генри Кристал также указывает на потребность в повторении интенсивных аффектов (например, страха, унижения, стыда, беспомощности и бессилия), которое может удовлетворяться, в том числе, и за счет проигрывания действий с проживанием соответствующих чувств – как потребность в восстановление комфорта от испытывания этих чрезмерных и затопляющих аффектов.
Р.Р.Гринсон добавляет, что в навязчивом повторении присутствует контрфобический элемент — событие повторяется, потому что до сих пор страшит человека, и он бросается навстречу своему страху.
Здесь работает такая защита как реактивное образование — когда аффект заменяется противоположным ему: в данном случае страх заменяется на бесстрашие. Такое повторение может вести к чувству овладения ситуацией, удовольствию, триумфу.
Кроме этого, такое повторение является отрицанием, что тревога все еще существует.
Также это может быть попыткой получить свидетелей, которые подтвердят это «отсутствие страха».
Например, чрезмерная сексуальная активность с малознакомыми партнерами может означать, что жертва жестокого изнасилования пытается отрицать тревогу, пытается убедить себя, что она больше не боится.
Подобным примером может быть жертва нападения, которая бессознательно продолжать ходить в ночное время по опасным безлюдным местам, пытаясь спровоцировать появление и проживание прежних эмоций, и пытаться справиться с ними, овладеть ими.
Чрезмерная повторяемость показывает, что в нее вовлечен невротический конфликт.
Генри Кристал замечает, что героические действия бывшей жертвы травматической ситуации (или действия, содержащие активное противостояние «агрессору») также имеют потребность в повторении! В «мирных условиях» эти действия являются чрезмерно интенсивным ответом на стимулы из вне и затрудняют адаптацию индивида.
Генри Кристал подчеркивает, что любой тип активности (противоборства, противостояния) во время травматической ситуации лучше пассивной и беспомощной капитуляции и приводит к минимизации тяжести последствий. Однако способность к активности перед лицом подавляющих стрессов в дальнейшей жизни взимает собственную плату. Те люди (часто — дети), которые вели себя активно (или даже героически) в травматической ситуации, впоследствии испытывали сильную потребность в повторении героических деяний, что приводило к плохо адаптивному поведению.
Такие «травматики» имеют, большей частью, психологию борцов, а не жертв. У них ярко выражена потребность в преодолении. В отличие от «травматиков», с преобладанием психологии жертвы, они провоцируют неповиновение и агрессию в тех ситуациях, где такой ответ является неуместно преувеличенным.
Так, молодой человек 28 лет периодически воспроизводил в поведении «геройство», включаясь в борьбу за справедливость, «сражаясь» с коммунальщиками, нерадивыми работниками бюрократических органов, а также в магазинах, поликлиниках и т.д. Он демонстрировал активное противостояние и давал отпор «нарушителям справедливости». Это была попытка справиться с униженностью в детские годы, частично проведенные в детском приюте, где царило подавление, унижение со стороны воспитателей. Но это не проходило для него бесследно – он постоянно находился в напряжении и в поиске «врагов»; ситуации противоборства вызывали у него сильное волнение, а потом он долго восстанавливал эмоциональное равновесие.
Вообще для людей с травмой развития, которые в детстве страдали от жестокости, унижения, часто присуще чередование роли жертвы и агрессора.
Для таких травматиков диапазон реагирования сужается до двух выборов: либо он жертва, либо — сам агрессор. Третьих вариантов (например — отшутиться, выйти из конфликтной ситуации) человек не находит.
Для таких людей (кроме прочих причин) есть некое ощущение героизма в том, чтобы попадать в травматические ситуации и выживать в тяжелых условиях.
В. Д. Волкан говорит про СОПРОТИВЛЕНИЕ НАВЯЗЧИВОГО ПОВТОРЕНИЯ В ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ РАБОТЕ (имея в виду сопротивление изменению привычного поведения).
В клиническом сеттинге навязчивое повторение проявляется наиболее отчетливо, когда детская травма и привычный отклик на нее пациента повторяются после того, как пациент понял и узнал ее первичный смысл.
Так, пациентка (назовем ее Катя) по окончанию терапии разрешила привести в пример свою историю, естественно, изменив узнаваемые особенности. Катя – пациентка с психопатическими чертами характера, в терапевтической работе, осмыслив, и частично отгоревав свою детскую травму, продолжала и в жизни, и в отношениях с терапевтом разыгрывать паттерны поведения, которые можно описать под заголовком: «БИТЬ или БЫТЬ БИТОЙ». Третьего варианта для нее не было.
Катя с детства исполняла роль «плохой девочки» — она воровала, рано начала половую жизнь, курила, выпивала, попадала в милицию за наркотики, с 15 лет не ночевала дома. Мать жестоко била ее. Ремень не помогал, били тем, что потяжелее. Отец был индифферентен по отношению к дочери.
В дальнейшей жизни пациентка сама идентифицировалась с садистической матерью и получала удовольствие тогда, когда «била» — когда ей удавалось словами сделать больно другим. Она знала все болевые точки партнера и метко попадала в них!
Но еще чаще она такой провокацией добивалась ответного нападения своих многочисленных мужчин, от которых ей жестоко доставалось; после чего приходила на сессию с синяками.
По отношению ко мне, как к терапевту, Катя тоже продолжала играть привычную роль «плохой девочки» – опаздывала на сессии, не предупреждая об этом; порой отменяла сессии за минуту до их начала или вообще не предупреждала о своей неявке; не оплачивала пропуски и сессии своевременно. Порой, отдавая деньги, она высыпала на стол горсть мелочи или рваных мятых купюр. Были случаи, что она приходила на сессию то пьяная, то вдруг неожиданно, без предупреждения с маленьким сыном – понятно, что при этом терапевтическая работа была сорвана. Так она и меня, можно сказать, «била» – обесценивая и унижая.
В контрпереносе я ловила себя на том, что у меня копится и растет раздражение. Я ловила себя на желании жестко, категорично, критично высказать то, что я думаю. Иногда интерпретации получались, действительно, слишком фрустрирующими — конечно, они были заряжены моей злостью, бессилием.
Размышляя над этой ситуацией и своим контрпереносом, я стала понимать, что привычный опыт пациентки: проигрывать знакомую ей роль «плохой девочки» — демонстрировать «плохое поведение» и провоцировать на то, чтобы быть битой за это. Только так она могла почувствовать к себе внимание, только такой контакт был возможен.
В терапевтическом контакте, демонстрируя описанное поведение, она бессознательно провоцировала меня, условно говоря, на «побои» — жесткими словами, фрустрирующими интерпретациями. Она бессознательно провоцировала на то, чтобы «били больно», иначе она вообще не чувствовала контакта.
Осмыслив это, я поняла, что наилучшим способом будет не принимать роль «мамы», которую мне упорно предлагала занять пациентка, а обсуждать, происходящее в нашем контакте, — показывая Кате, как она воспроизводит травматический опыт, и пытаться сопоставить это с ее отношениями в жизни. Они, конечно же, были очень похожи на то, что разворачивалось между нами.
В.Д. Волкан добавляет, что развитие терапевтических отношений само по себе представляет навязчивое повторение предшествующего травматического опыта. Это дает возможность проработать его в отношениях с терапевтом.
Но закончу я, видимо, не слишком оптимистично. Вамик Д. Волкан подчеркивает, что, к сожалению, навязчивое повторение никогда не исчезнет полностью, оно скорее сократится по длительности и частоте проявлений.
Наталия Ежек