В начале был ужас. Тот самый ужас, который мы переживаем при рождении, совершенно беспомощные и уязвимые, ужас оставленности, боли, холода и голода, всепоглощающего непонимания и неопределенности. Наша жизнь висела на волоске и полностью зависела от присутствия рядом теплого тела матери.
Этот ужас — первое впечатление от встречи с миром.
Мы растем, крепнем, начинаем что-то соображать, выстраивать безопасность всеми возможными способами и в один из дней понимаем, что все-таки наша жизнь конечна, что мы не спаслись и нам не спастись, что все наши усилия напрасны и что наступит тот день и час когда то, что нас ужасало с самого момента рождения, а может и раньше, станет реальностью. И все, чего мы все боялись в начале жизни с нами со всеми случиться в конце ее.
Мы взрослеем и пытаемся дальше выстраивать свои защиты, чтобы не думать, не бояться, как-то жить, найти себя, состояться в этом мире. Придумываем цели, смыслы, предназначения. Окружаем себя людьми близкими и далекими. Занимаемся социально одобряемой или не одобряемой деятельностью. Молимся, медитируем, уповаем. Делаем все, чтобы справиться с ужасом от непоправимого, свершившегося акта познания “добра и зла”.
У некоторых хорошо получается, у других похуже. Мы перерабатываем этот ужас в экзестенциальную тревогу той или иной степени интенсивности. Приспосабливаемся к жизни в этой тревожности. У нас появляются способы ее уменьшения, когда совсем невмоготу терпеть. Даже задаемся вопросом (в некотором смысле высокомерным) “Как ее можно избежать?”
Всю нашу жизнь можно рассматривать, как поиск способов наиболее эффективной переработки первоначального ужаса в более-менее терпимую тревогу. Как нахождение баланса жизненных ресурсов направляемых на контейнирование этой тревоги и обеспечения других жизненно важных потребностей.
Я постоянно сталкиваюсь с желанием клиентов “не тревожиться”, “успокоиться”, “не переживать”. И понимаю, что это невозможно. Что мы, люди, как такая сложная форма существования жизни, души, тела и разума обречены на изначальную фоновую тревожность. А также на периодическое “заныривание в глубину” и обнаружение ее истоков — ужаса одиночества, конечности жизни и прочих экзистенциальных данностей.
Я предлагаю исследовать свое беспокойство, знакомиться с ним, понимать его причины, находить возможность договариваться и мирно (по возможности) сосуществовать.
Так можно хотя бы справиться с тревожностью по поводу тревожности, с беспокойством, что со мною что-то не так, и что это надо срочно исправить а не получается. С невыполнимым, но часто применяемым “запретом” на всякие “домашние средства” — просмотр сериалов, игру в компьютерные игры, раскладывание пасьянсов, поедание чего нибудь вкусненького и проч.. Мали ли кто себе чего придумал для снижения градуса этого состояния.
На терапии важно рассмотреть способы, которые человек применяет, проанализировать, подходят ли они ему, а если нет, то почему. И медленно и постепенно помогать клиенту вырабатывать другие, более приемлемые.
Это трудно, но возможно. И первый шаг в этом деле со стороны клиента — понимание, своей обреченности на базовую тревогу вообще, желание попытаться найти возможность ее уменьшить.
Со стороны терапевта — бережное и “уважительное” отношение к тем защитам и способам, которые клиент выработал на протяжении своей жизни и неторопливость в выработке новых.
Терапевту хорошо бы самому познакомиться с собственными способами справляться с тревожными состояниями, проживать их, быть в них, терпеть их, смиряться с их неизбежностью, но все же, несмотря ни на что, даже на приближающееся небытие, иметь “наглость” жить, радоваться, получать удовольствия, любить, дружить, созидать.
Кадр из фильма Ларса фон Триера «Меланхолия»