Анна Федосова
Сначала нужно ответить на вопрос, почему она куда-то прячется.
Обычно за этим стоит представление о том, что злиться непристойно, недостойно, стыдно и что «злой человек — плохой человек». То, что мы злимся в конкретной ситуации на конкретного человека или обстоятельства, у которых нет автора — погоду, например), вовсе не означает, что мы тотально злы и намерены сожрать и тем самым загубить весь мир.
Кто-то может посчитать, что злиться смысла не имеет, что ничего не изменить. Это про ответственность — буду я автором чего-то в своей жизни или даже не попытаюсь. Подожду, когда кто-то это сделает вместо меня, понаблюдаю в сторонке — зато не заподозрят. Останусь весь в белом. Черную работу сделает какой-то ниггер. У них, у ниггеров, хорошо получается работать.
Можно занять высокомерную позицию и «быть выше этого всего».
А другой привык считать, что чужой гнев относительно него всегда праведен, люди справедливы и объективны. Это — несправедливый и необъективный взгляд на происходящее в мире, но он существует и widespread, к сожалению. Обычно такая история является следствием долгого насильственного отношения важных людей. Им удалось убедить этого человека в его малой ценности, критикуя его личность, не учитывая его потребностей, игнорируя его боль или радость, подвергая сомнению его чувства, обесценивая то, что он делает или отрицая его существование, подсовывая вместо него их фантазию, в которую он должен поместиться, чтобы не «отсвечивать».
Кому-то говорили: «Отдай этому мальчику свою машинку, не будь злым!» Мальчик, забирающий машинку, в картине мира приоритетного владельца машинки, соответственно, приобретает ореол добряка (?), по законам противопоставления.
Кто-то очень стремился понравиться, всем, без разбору. Для этого нужно соглашаться на все предлагаемое, отказаться от себя. Быть удобным, как диван, на который приятно присесть, а потом еще и развалиться.
Вариантов не счесть.
Это все не значит, что люди в каждом случе осознают свою злость. Многие привыкли ее не чувствовать. Она мгновенно преобразуется во что-то другое. Как возможно ребенку злиться на родного человека, который прав, свят и добр, потому что написано и сказано, что родитель всегда добр и любит своих детей. Если допустить. что не добр, не свят и не любит, куда этот ребенок пойдет? Некоторые, постарше, уходят на улицу, и там пропадают. Другие выворачиваются наизнанку, чтобы выжить рядом с агрессором. Это может войти в привычку.
В книге Дж. Фаулза «Коллекционер» описан Стокгольмский синдром у девушки, похищенной маньяком и заточенной им в подвале, где она потом и умерла. Она пыталась найти в нем следы человечности. Иначе можно сойти с ума.
Герой «Мизери» С. Кинга пытался задобрить страшную. женщину, которая хотела им завладеть. чтобы стать единственной читательницей его романа. Это длилось недолго, в конце он ее убил. Сохранил рассудок, потерял ногу.
Если злость осознавать и выражать (даже просто сообщать о ней), можно лишиться благ и преференций. Зачем же? Лучше где-то ужаться, безопасней все оставить, как есть.
Сообщить о своей злости (не ко всему человеку, а к его поведению в какой-то момент) — означает заинтересованность в отношениях с этим человеком. Это значит. что мы обеспокены создавшейся ситуацией и хотим ее изменить. Возможно, изменить дистанцию, пересмотреть устаревшие правила (они перестали нам подходить). Злость позволяет разграничить мое и не мое, а в более широком смысле понять свое место и размер в мире.
И в то же время злость не почитаема так, как во времена Гомера, который начал «Илиаду» со слов: «Гнев, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына!» (с)
Дают детям «Илиаду» читать, потом спрашивают — что такое? дерзит, дерется! Плохой мальчик. Не давать ничего «такого» читать, плохому научат!
Злость обретает разные формы.
Она может быть воплощена в вину. Не постарался, не углядел, пропустил, поэтому Мэри ушла к Джончику.
В самосаботаж (особенно, когда за этим стоит идея всемогущего контроля) — я должен был предусмотреть, обеспечить все гарантии, я не обеспечил, я дурак. Тогда мир представляется таким, который можно раз и навсегда зафиксировать в какой-то позиции. Как в игре «Море волнуется». А если я веду себя правильно и хорошо, но меня обманули, то плох я. А не тот. кто обманул. А если напали и побили, то сам виноват. И сама виновата в других случаях. Неча по улицам в юбках ходить! Здесь от человека требуют быть всемогущим и предусмотрительным. Возможно, испытывая бессилие перед свершившимся, с кторым дела иметь не хочется. Злость на бандитов достается жертве. ее еще и стыдят. Страх, что такое может произойти с кем угодно. включая меня, обращается в стыжение, обвинение и дисквалификацию того. с кем это произошло.
Злость направлется на себя, так как адресат ее недоступен или неприкосновен. В его сторону нельзя высказываться. Этот процесс лежит в основе соматизации, саморазрушающего поведения и суицида, включая социальный. Вместо того, чтобы высказаться или восстать, прекращу-ка я себя. Человек уходит на такую дистанцию, откуда его уже не достать.
Или так: вместо того, чтобы прекратить тяжелые отношения, прекращу-ка я терапию. Так злость достается другому адресату. Терапевта считают тем, кто стал свидетелем чего-то, чему свидетелей быть не должно. Потому что стыдно. Хотя истории вполне обычные, человеческие, никто ни от чего не застрахован, терапевты в т.ч.
Подавленная злость приводит к апатии, утрате интереса ко всему, истощению сил. Идея о том.ч то хорошо бы от злости избавиться. а от радости — нет, изначально провальна. Потому что пресс подавления падает на всю аффективную сферу. Люди становятся как зомби.
Злость может обращаться в жалость. Особенно в случаях. когда к ней присоединяется зависть, тогда можно обесценить того, на кого это все направлено. Вот бедненький, такой больненький, еще и в очечках, и вся эта Нобелевская премия ему ни в дугу, ахах((((
Злость может быть быть оформлена как гиперопека. «Съешь, ну съъешь еще вот это. И вот это. И ВОТ ЭТО!», «Надень вот это. И вот это! А вот то не надевай, ты оскорбляешь мой взор, хорошие мальчики такого не носят». Гиперопека может сопровождатьсмя агрессивными фантазиями о потере любимого объекта, которые сам фантазирующий воспринимает как крайнюю тревогу любящего супруга или родителя. Особенно если объект задрал, орет и все время чего-то хочет. Особенно если за злость достатвалось и есть концепция, что всегда нужно быть в ровненько приветливом состоянии и винить себя всякий раз. когда это не так.
Злость выдают за приязнь. «Жанчик, дорогой, какой ты миленький, пусичка!» Это странно звучит, когда Жану лет сорок, и он шапочно знаком с тем, кто обращается к нему запанибрата. Еще более странно это звучит, когда Жан позволяет себе то, что подкатывающий на короткой ноге себе позволит не может. Замечу, что Жан ничего у того не украл, сам по себе живет. Тогда нужно его чуть обесценить, объявив милым сусликом. Мы же все сусликов любим, они такие милые, мимими.
(Упомяну обратную, на первый взгляд, картину — когда злятся, исходя из нежности, страха за ближнего — «Щас я тебе лопатой как дам за это!» Часто это следствие сурового воспитания.
«Я — старый солдат и не знаю слов любви». Сложно научиться перекодировать эти сообщения в прямые — «Я волнуюсь за тебя, боюсь потерять. И злюсь на то, что ты……..». Проще и быстрей про лопату. Другой слышит только угрозу. О страхе потери, привязанности и нежности он не ведает)
Злость принимает пассивные формы, которые выдают за что-то другое. Добрые люди запирают злых животных в клетки и окультуривают их, обряжая в юбки и заставляя плясать на потеху зрителям.
«Опоздал прост, чего ты обижаешься, это ненормально — так обижаться. яжзанятбыл!», «Наконец-то у тебя нормальный цвет волос/муж/дом/работа/котик».
В этом месте начинается подмена реальности, когда методичное подгрызание одним человеком другого может привести к тому, что тот возмутится, а его объявят ненормальным, q.e.d. «Я ж любя! Это с тобой что-то не в порядке»
И вот это: » Ты сказал «НЕТ»? ТЫ МЕНЯ НЕ ЛЮБИШЬ!»
О мертвых следует говорить хорошо.
Я это вижу так — чтобы облегчить страдания от потери, вспоминают хорошее. Создается иллюзия, что вот он, не вполне умер. Можно отвлечься.
Злость при этом куда-то девается.
(А мы вообще-то надеялись, что человек с нами подольше побудет.)
Начинают злиться на врачей, на тех, кто остался в живых, на Бога…. Фигура Бога является хорошей боксерской грушей для горюющих. Он недоступен, ничего на это не скажет, и ему ничего не сделается. Он же Бог!
Ну, хотя бы туда.
Это дает возможность на окаменеть.
Часто коллективная злость имеет странные оправдания: «Потому что он — жи-и-и-ирный». Только в таких случаях, когда есть обоснование, злиться можно. На то, что человек другой, чем большинство. «Потому, что он для пидров шьет». Все, приговор, подайте-ка гильотину.
В мире (постмодерн потому что или черт знает, что потому что) корректные ответы воспринимают как злость.
Например: «Иди ешь давай!» — «Спасибо, я не голоден» — «Как ты смеешь мне по-хамски отвечать?»
. Или: «Девушка, я хочу вас украсть» (хватает за руку) — «Извините, я не готова, у меня другие планы. Оставьте меня в покое» — «И че ты такая злая, курица?!»
Если уж назначили злобным, что тогда терять?
Доказывать, пускаясь в дебри полемики: «Нет, я не злой, я добрый, а это ТЫ злой» бесполезно. Не сТОит доказывать тому, кто опоздал, что вы не опаздывали, а уже часок здесь стоите.. Его с вами «не стояло».
Злость является «Ахиллесовой пятой» того, кто ее вправе выражать. На него могут показать пальцем. И злость — следствие живости, уязвимости и признак достоинства.
Иногда помогает вспомнить каких-нибудь злых людей.
Вот!
Злой Ной, призвавший Хама быть мужчиной и защищать ковчег. Тот не понял.
А право на злость в роддоме выдают, кстати.
По умолчанию.