1. Психотерапия.
В «обычной жизни» помощь – это результат, в терапии помощь – это процесс — процесс сопровождения переживания. Терапевт «восполняет дефицит эмпатии» и «обратной связи» в те моменты, когда клиент захвачен происходящим с ним, что поддерживает ощущение непрерывности связи с Другим и в момент радости, и в момент фрустрации. Такая позиция может способствовать возобновлению «личностного роста», а может просто облегчить текущее существование. В одном интервью Андре Грин сказал ( не могу точно привести цитату), что психоанализ каждому дает возможность открыть свой внутренний мир. Очень скромно звучит… и в другом интервью: «Среди нас есть люди, которым психоанализ просто не показан: они несут на себе такой груз прошлого, который для анализа слишком тяжел». Думаю, речь о психотерапии вообще. Но клиент этого не знает.
Психотерапия одновременно деятельность и экзистенциальная, и суррогатная. Терапевта либо нет в обычном мире клиента, поскольку он фигура символическая, как персонаж сна, либо терапевт есть в этом обычном мире, но тогда он не терапевт, поскольку перестает быть «точкой сгущения» чувств , потребностей, надеж и фрустраций, а становится просто Васей. Здесь лежит ответ на вопрос, почему столько лет терапии не «помогли» в отношениях с обычными людьми: видимо, терапия была личным, а не символическим общением, с конкретным Васей клиент научился быть, но мир состоит не из Вась-терапевтов, а из «голодных и жадных детей», как сказала одна клиентка, с которыми по-прежнему неясно, как жить.
Терапевт работает, когда не только, или не столько рассматривает сюжет, сколько наблюдает «устройство», структуру процесса взаимодействия, включая ВСЮ информацию ( вербальную-невербальную, в кабинете-в коридоре, опоздания-приходы заранее, предоплаты-задержки оплаты), потому что клиент сообщить словами может только то, что он знает про себя, а его проблемы лежат в области его незнания. Поэтому все, что клиент считает «просто» общением с терапевтом ( подарки, приветствия, светские разговоры, личные просьбы и обращения вне контекста сессии) может быть не менее важно – это те смыслы, которые клиент передает терапевту неосознанно, через поведение.
2. Понимание помощи.
Помощь терапевта заключается в распознавании повторяющихся жизненных сюжетов, параллелей происходящего в терапии си жизни за пределами кабинета, исследовании их «устройства» и предоставлении «нового ответа», с отклика клиента на который может начаться трансформация объектных отношений… Как это объяснить «дикому клиенту»? Это одна из наших задач – прежде, чем мы начнем «лечить», мы должны создать «общую территорию», то есть заинтересовать клиента не «деланием», а собственным бытием и нашим совместным исследованием его. Если терапевту не удалось развернуть клиента к его внутренней реальности, никакие интервенции не будут иметь успеха.
3. Предмет оплаты
Представления о помощи и ожидания в терапии у клиента и терапевта не совпадают… Клиент хочет “сделать по-своему”, а терапевт предлагает принцип реальности, со всеми ограничениями и страданиями. Клиент хочет жить по-прежнему и не страдать, а терапевт исследует ловушки – фантазии, осознаваемые и неосознаваемые- которые поддерживают стабильность противоречивых надежд. Клиент хочет “восстановить слияние”, а терапевт понимает, что “спасение” – в проживании сепарации…
Сложно бывает пережить несовпадение ожиданий клиента и возможностей терапевта. Речь и о личных ограничениях терапевта, и о ограниченных возможностях влияния на другого человека, и о теоретической модели терапевта, которая вмещает или не вмещает «запрос» клиента. Личные ограничения это способность-неспособность оставаться в метапозиции, оказываться захваченным-незахваченным чувствами
Терапевтическое не-знание для меня означает не отказ от знания закономерностей психического развития и функционирования, а открытость многообразию вариантов существования и сомнению.
Способность переносить несовпадение ожиданий это вопрос свободы терапевта от своего внутреннего «интроецирующего родительского объекта», требующего «удовлетворить», «сделать, как надо», «добиться результата». Эта способность во многом связана с судьбой этих отношений внутри терапевта: удалось ли отстоять свою автономию и сохранить взаимное уважение и любовь, чего стоило подчинение или разрыв связи с «родительским объектом», источником поддержки и «носителем идеалов»…
Терапевт, в слиянии с этими интроектами, как будто становится ребенком, внутри него «иерархия» в контакте с клиентом переворачивается и «строгий родитель» оказывается спроецирован в клиента. А в следующий момент в клиента оказывается спроецирован «несчастный ребенок», для которого терапевт – «последняя надежда»…В первом случае терапевт «отказывается» иметь дело со своей агрессией, во втором – со слабостью и нуждой, оказываясь в зависимых отношениях с клиентом – все та же проблематика автономии – привязанности, неблагополучие процесса сепарации – индивидуации. Идея переделать другого – след раннего всемогущества младенца – перестает быть такой убедительной, как только терапевт обращается к собственному опыту «устойчивости к воздействию». ( или укрепляется, если терапевт знает про свою подверженность влиянию…). Теоретическая парадигма терапевта может вообще не включать в себя возможность «чудесного исцеления»… Все это – источники принципиальной рассогласованности клиента и терапевта в их ожиданиях от терапии ( быстрого, качественного скачка, надежного облегчения, прекращение или возобновление чего-то без особых усилий, экспертная и руководящая позиция терапевта, удовлетворенность клиента прямо сейчас) и одновременно основа сотрудничества пары в достижении «индивидуального счастья»…
Вот и получается, что терапевт берет деньги не за то, за что их отдает клиент… И в этом тоже живет амбивалентность чувств, «единство и борьба», неразрывность связи и невозможность «полного слияния» — вечные Совместность и Разделенность…
Если терапевт внутри себя согласен с этими ( и многими другими данностями и неизбежностями, например с закономерностями развития), то он будет с надеждой на понимание и сотрудничество искать способ объединиться с клиентом в работе, назначит цену этому сотрудничеству и выполнит свою работу по обнаружению внутреннего мира клиента и его все большей дифференциации, сожалея, но не парализуясь от возможного недовольства и неудовлетворенности клиента. Если терапевт сомневается в этих данностях, а его «внутренний объект» остается нераспознанным внутренним цензором и жестким «установщиком правил», то есть влиятельным «объектом зависимости» терапевта, то развитие частной практики и удовлетворение от терапевтической работы становится затруднительным.