Переживание и молитва. Оптыт психологического исследования. Ф.Е. Василюк

Переживание и молитва. Оптыт психологического исследования.

Главы из книги.

 

Что делать, когда сделать ничего нельзя? В ситуации кризиса, на переломе судьбы человеку предстоит совершить большой душевный труд — принять неиз­бежное, осмыслить случившееся, нащупать новые опоры существования. Что­бы научиться оказывать человеку психологическую и духовную помощь, важно понять, какую роль в его поисках выхода из кризиса играют процессы пережи­вания и молитвы, каковы их взаимопереходы и взаимовлияния. Поиск ответов на эти вопросы ведется с позиций общепсихологической теории, которая стро­ится на фундаменте синергийной антропологии.

ВВЕДЕНИЕ

Вглядываясь в пеструю ленту истории современной психоте­рапии, за драматическими перипетиями, борьбой идей и людей, калейдоскопической сменой мод, можно заметить и медленные, глубинные тектонические сдвиги. Они знаменуются сменой пси­хотерапевтических «упований»: в психоанализе главная надежда возлагалась на «осознание», и все хитросплетения метода долж­ны были, в конечном счете, подвести к процессу осознания, кото­рый-то, как верилось, и обеспечивает психотерапевтический эф­фект; затем на сцену психотерапии восходят, чтобы сыграть главную роль, совсем другие процессы — спонтанность, науче­ние, коммуникация, и, наконец, переживание.

Вновь появляющиеся «упования» вовсе не отменяют ста­рых, а включают их в свою орбиту, вступают с ними в продук­тивные отношения и дают им возможность раскрыть еще не исчерпанный теоретический и практический потенциал.

В синергийной психотерапии^[1], ради создания которой предпринято настоящее общепсихологическое исследование, таким упованием, центром кристаллизации всей психотерапев­тической теории и практики должна стать молитва (см.: Васи­люк, 1997; 2003, с. 21—55).

Христианский подход в психологическом консультирова­нии и психотерапии на Западе уже достаточно давно и основа­тельно утвердился, издаются десятки специальных журналов, действуют специализированные центры и т.д. У нас же в стране христианская психотерапия делает лишь первые шаги и только начинает себя опознавать^[2]. Процесс этого узнавания себя не­простой, ибо должен вестись одновременно в нескольких кон­текстах, которые к тому же взаимоотражают друг друга: такова попытка рассмотреть себя сразу в нескольких зеркалах. Что это за контексты? Во-первых, православная традиция, включа­ющая в себя и литургическую жизнь, и аскетический опыт, и догматику, и богословскую мысль, и практику социального слу­жения и миссионерства, и опыт пастырского душепопечения (что особенно важно для психотерапии). Во-вторых, традиция современной психотерапии. В-третьих, научная психологичес­кая традиция. В-четвертых, чрезвычайно эклектичная культура психической деятельности современного человека.

Сердце синергийной психотерапии и ее корни — в право­славной традиции, но формируется она на пересечении духов­ных, интеллектуальных и организационных влияний всех этих сильнодействующих контекстов, и в своем категориальном строе и методическом арсенале обязана стремиться к обеспе­чению их конфигурирования. Необходимость такого теорети­ческого и практического конфигурирования определяет и зада­чу данной работы. Она состоит в том, чтобы попытаться сопоставить между собой два психотерапевтических «упо­вания» — молитву и переживание, но сделать это не на терри­тории религиозной традиции и не на территории профессио­нальной психотерапии, а на «нейтральной полосе» общей психологии.

Итак, сопоставительный общепсихологический анализ пе­реживания и молитвы — главная цель настоящей работы. Но сначала для полноты теоретической картины придется вовлечь в анализ еще одну важнейшую общепсихологическую катего­рию — деятельности.

ПЕРЕЖИВАНИЕ — МОЛИТВА — ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ: СОПОСТАВЛЕНИЕ КАТЕГОРИЙ

Есть глубинная связь между страданием и познанием. Не только друг познается в беде; в трудную годину человек узнаёт правду и о себе самом — порой открывается жалкое и годы жжет стыдом, но иногда неожиданно для себя самого выпрям­ляется он в полный рост, и другой жар — жар свободы, досто­инства, духа, мужества загорается в душе и преображает всего человека. Благополучие желанно и благодатно, но по-своему опасно и обманчиво. Страдание не менее опасно — оно может сломать и измельчить душу, но менее обманчиво, ибо очищает от наносного, поверхностного, обнажает сердцевину челове­ческого существа, в нем выговаривается глубокая и простая правда жизни. Страдание испытывает человека. (Не зря слово «испытание» чувствует себя «на месте» как в жизненно-экзи­стенциальном контексте («испытание судьбы»), так и в кон­тексте научно-познавательном («естествоиспытатель», «ис­пытуемый»), а сам глагол «пытать» в славянских языках означает «спрашивать».) И потому сквозь призму страдания ясно видна бывает и отдельная личность и «человеческая си­туация» вообще.

На человека обрушилась беда. Что у него в душе?.. «Нуж­но обязательно что-то предпринять, что-то придумать, испра­вить, этого не должно быть, что-то нужно делать… » — не уста­вая твердит один голос, побуждая человека к действию. Другой, напротив, призывает принять неизбежное: «Ничего не подела­ешь, старого не вернешь, придется смириться, пережить». Но вот, бывает, и сделать ничего нельзя, и примириться невозмож­но — и вырывается из самых глубин души: «Господи, помоги! Спаси!» «Не верю, — твердит рассудок, — это малодушие, ядолжен сам найти выход, нужно что-то придумать». Но сквозь рассудок, мимо него из глубины души в глубину неизвестности несется молитва, и тогда, пусть на мгновение, во тьме отчаянья вспыхивает искра надежды.

Таковы ответы человека на ситуацию беды: действие — пе­реживание — молитва. В попытках совладать с бедой эти фор­мы активности могут сменять друг друга, дополнять, конкури­ровать или взаимодействовать, но каковы бы ни были их взаимоотношения, они не сводимы друг к другу без остатка и в совокупности покрывают собой весь круг возможных типов ре­агирования на беду. Так — в ситуации несчастья. Однако, похо­же, эта ситуация лишь концентрированно выявляет общую ис­тину: деятельность, переживание, молитва — три самобытных, незаместимых, не сводимых друг к другу типа активности, ис­черпывающих собою весь экзистенциальный горизонт челове­ческой жизни.

Если эти три категории образуют единую смысловую це­лостность, то, прежде чем приступить к решению непосредст­венной задачи данной работы — рассмотрению различных форм соотношения переживания и молитвы, необходимо по­пытаться дать хотя бы предварительный анализ всей этой ка­тегориальной триады в целом.

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА

Нам уже приходилось писать, что феноменологической предпосылкой переживания является ситуация невозможнос­ти (Василюк, 1984). В противоположность этому феномено­логическая основа всякой деятельности — чувство возможнос­ти желаемых изменений. Мы не могли бы действовать без этой феноменологической основы. Мы не стали бы переживать, не будь в жизни невозможности, живи мы в мире абсолютных воз­можностей. И «невозможность», и «возможность» — простые феноменологические формы, которые непосредственно знако­мы сознанию. Эта простота не отменяется ни разнообразием вариантов и типов этих феноменов^[3], ни сложностью психологи­ческих процессов, которые создают у человека безотчетное чув­ство возможности жить и действовать или, напротив, явное ощущение утраченной надежды («невозможно!»), лопнувшей струны терпения («больше не могу, невозможно»).

В отличие от переживания и деятельности, феноменологи­ческая основа молитвы — «возможность невозможного ». Речь не о субъективном игнорировании реальности, когда объективно невозможное иллюзорно воспринимается как возможное, и не о богословском утверждении Божественного всемогущества^[4], но о феноменологической форме, в которой невозможное, не пере­ставая быть таковым, изнутри превозмогается надеждой и верой, пусть на мгновенье просвечивается ими, так что взор успевает сквозь казавшуюся последней незыблемую и неумолимую реаль­ность разглядеть чаемое как возможное, пусть лишь чудом. Дру­гой вариант феноменологической основы молитвы точнее назвать «невозможность возможного». Неслыханное свершается, нежданное приходит, нечаянное сбывается, сама действитель­ность преодолевает все границы мыслимого, и ощущение невме­стимости этих избытков бытия буквально взрывается молитвой, так что, кажется, она исторгается не из души, а из самого вдруг пе­реполнившегося, льющегося через край мира^[5].

ДОМИНИРУЮЩАЯ НАПРАВЛЕННОСТЬ

Какова доминирующая направленность каждого из трех процессов — деятельности, переживания и молитвы?

Человек страдает от тяжелой болезни. Он может искать избавления от страдания на путях деятельности, и тогда стре­мится найти хороших врачей, приобрести лучшие лекарства, изменить образ жизни, режим питания и т.п., словом, произво­дит ряд целенаправленных действий, которые естественным порядком, по его убеждению, приближают его к желанному здоровью. В этой своей активности он весь обращен к миру и надеется, что его собственные действия, действия других лю­дей, воздействие специальных веществ и работа внутренних сил организма приведут к исцелению.

Но вот больной оказывается перед фактом (быть может, мнимым), что восстановить здоровье не удастся. Сознанию на­чинают открываться целые вереницы «невозможностей». «Неужели я никогда больше не смогу…» — повторяет и повто­ряет он, примериваясь к возникшим препятствиям, запретам, неосуществимости привычных дел, несбыточности желаний и замыслов. За каждым ограничением, которое болезнь наложи­ла на его будущее, встает особый личностный смысл, лишив­шийся сейчас своей формы воплощения. Оценить масштабы потерь, вникнуть в их значение, попытаться с чем-то прими­риться, найти внутренние опоры для жизни, а для этого пере­смотреть порой всю жизнь, понять смысл страдания и принять его — такова работа, которую должно выполнить переживание. Переживание обращено на самого человека, на его внутренний мир, мир его смыслов^[6].

Указанная обращенность переживания на самого человека зримо выявляется в ситуации психотерапевтического консуль­тирования. Когда человек приходит на консультацию по поводу собственных проблем, и мы можем думать, что работа пережи­вания и есть тот продуктивный процесс, который позволит ему переосмыслить свою жизненную ситуацию, то, стоит повести диалог так, что в фокусе сознания клиента окажутся его внут­ренние переживания, мысли и чувства, он с благодарностью и готовностью вовлекается в психотерапевтический процесс. Его настроенность на переживание находит благоприятную почву. Однако если клиент настроен на деятельность (например, отец обратился по поводу алкоголизма сына), то терапевтические фразы, поворачивающие его к самому себе, своим чувствам (например: «Вас возмущает его поведение. И вам по-настоя­щему страшно за его судьбу»), в лучшем случае пропускаются клиентом как несущественные, а нередко вызывают раздраже­ние и отпор («При чем тут мое возмущение, страх! — может воскликнуть клиент. — Дело не во мне, а в сыне — как ему по­мочь!»). Человек в таком «деятельном» состоянии весь обра­щен к внешнему миру и попытки обернуть его к миру внутрен­нему, к самому себе воспринимает как досадную помеху, непонимание. Он ждет от консультанта не сопереживания, а содействия. И искусство консультанта состоит в том, чтобы до тех пор, пока это состояние клиента является доминирующим, вести консультативный процесс преимущественно в стилисти­ке содействия, подготавливая, разумеется, благоприятные ус­ловия для переключения процесса и на другие регистры. Техни­чески это может быть исполнено репликами такого типа: «Вас неотвязно преследует мысль — «что делать? что делать?». Но, так ли я понимаю, что пока все меры, которые вы перебираете, бессильны что-то изменить. И от этого возникает чувство рас­терянности». В подобных репликах терапевт выражает клиен­ту солидарность с его «деятельным» настроем и в то же время «приглашает» к внутренней работе переживания, ортогональ­ной линии «действие — средство — результат».

Итак, повторим, деятельность человека направлена к миру, переживание — к самому человеку. Какова направлен­ность молитвы? Очевидно: к Богу. Болезнь может развернуть человека не к поиску естественных средств излечения, не к по­иску внутренних возможностей переосмысления, а к поиску божественной помощи: «И вот, подошел прокаженный и, кланяясь Ему, сказал: Господи! если хочешь, можешь меня очи­стить» (Мф 8:2). Такая обращенность — не просто существен­ная характеристика молитвы, она — необходимое и достаточ­ное условие: где есть обращенность человека к Богу — есть молитва, пусть в самой зачаточной форме. «…Обращенность к Богу как живому и личному, — пишет С.С. Хоружий, — …это уже и есть молитва в своем наиболее общем понимании» (1995, с. 61).

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ КОНСТАНТА

Как бы разнообразны ни были усилия больного, направ­ленные на борьбу с болезнью, как бы часто ни менялись врачи, клиники, методы лечения, лекарства и пр., есть некая констан­та, которая собирает все это многообразие действий и целей в одну деятельность — это ее смысл, в данном случае «здоро­вье». Смысл является феноменологической константой де­ятельности, то есть чем-то в пределах данной деятельности са­моочевидным, не требующим оправданий, принимаемым за аксиому, по отношению к которой все остальное в этой дея­тельности как раз нуждается в обоснованиях.

Наличие смысла — не просто желательное условие успеш­ности деятельности, а необходимое условие самого ее суще­ствования как отдельной формы. Чтобы деятельность вообще могла состояться как самобытный процесс, у нее должна быть единая смысловая точка отсчета. Без нее деятельность теряет свою самотождественность, перестает быть самою собой.

Действия и операции, реализующие деятельность, обяза­ны быть гибкими, изменчивыми и подвижными, чтобы быть в ладах с меняющейся реальностью, но под влиянием центро­бежных сил они распались бы на многочисленные, не связан­ные между собой осколки, если бы у всей системы, которую об­разует отдельная человеческая деятельность, не было бы одного солнца, одного постоянного центра — ее смысла. В ка­кой бы форме ни был дан сознанию человека этот смысл — как внутренняя ценность, ясная цель, смутное желание — он дол­жен быть; стоит ему измениться — изменяется вся система, стоит ему исчезнуть — она распадается, хотя бы все составля­ющие ее элементы были в полной сохранности.

В переживании феноменологической константой являют­ся наличные обстоятельства, неподвластные сознанию и воле, а смысл как раз оказывается «феноменологической перемен­ной», предметом работы переживания, стремящейся его изме­нить, преобразовать, обрести. «Объективный факт» феноме­нологически есть то, что вошло в мою жизнь, действует на меня, и что я не могу отменить или изменить. Переживание не изменяет мир, оно плетет свои кружева вокруг фактов мира, стремясь вплести их в ткань жизни, врастить в сознание, асси­милировать, то есть превратить чуждое, что несет в себе факт, в личный опыт. Утрату, например, как свершившееся событие нельзя ни отменить, ни изменить, ее можно только пережить. В этом смысле «обстоятельства» и являются феноменологи­ческой константой переживания.

Для молитвы такой константой является трансцендент­ное. Речь в данном случае идет об общем необходимом фено­менологическом условии возможности молитвенного опыта, а не о конкретных формах представленности в сознании интуи­ции существования инобытия и Абсолюта, не о конкретных формах веры. Тем более — не о положительном религиозном содержании и не о силе веры, не о переживаемых верующим благодатных состояниях, не о тех минутах, когда сердце его го­рит, душа ликует и философского вопроса о существовании Бога просто не возникает, как не возникает вопроса о суще­ствовании воды у жаждущего, припавшего к роднику. В самомделе, ведь и противоположные состояния богооставленности или оскудения веры вовсе не препятствия для молитвы, — Иисус взывал на кресте: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мк 15:34), а отец одержимого отрока молил: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мк 9:24). Молит­ва возможна на всем диапазоне состояний от остро пережива­емой оставленности, от притупления и онемения веры («ока-мененного нечувствия») до явного ощущения Божьего присутствия, хотя всякий раз это будет совсем другая по свое­му типу молитва. Однако речь, повторю, не о категориях «при­сутствие — отсутствие», «явное — неявное», «смутное — яс­ное», но о категории трансцендентного: интуиция внемирного, выходящего за пределы чувственного опыта, является необхо­димым феноменологическим условием, без которого невоз­можна молитва как личное обращение к Богу^[7]. Это условие не является достаточным — даже полная очевидность существо­вания Бога не обязательно порождает молитву, — но является необходимым. Интуиция трансцендентного необходимо при­сутствует внутри молитвы; когда человек лишается ее, он «выпадает» из молитвы. Неважно, насколько эта интуиция фи­лософски проработана человеком, насколько она представля­ется вероятной или невероятной его рассудку, на каком опыте она основана, — важен сам факт ее присутствия в душе, имен­но он есть тот стержень, на котором держится молитва, та ось, вокруг которой вращается вся вселенная молитвы.

Если добавить к трем названным параметрам сравнения еще один, описывающий то, что подлежит преобразованиям и изменениям в рассматриваемых типах активности (названный «феноменологической переменной»), получим следующую таблицу:

Таблица 1

Сравнительные характеристики категорий деятельности, переживания и молитвы

Параметры сравнения	Тип активности
	Деятельность	Переживание	Молитва
Направлен­ность	к миру	к человеку	к Богу
Феномено­логическая основа	возможность	невозможность	возможность невозможного
Феномено­логическая константа	смысл	обстоятельства	трансцен­дентное
Феномено­логические переменные	обстоятельства	смысл	обстоятельства и/или смысл

 

Эти характеристики не претендуют на ясное и исчерпыва­ющее различение категорий внутри категориальной триады де­ятельность — переживание — молитва. Такая ясность и полно­та и не могут быть предпосланы всему исследованию, будучи одним из искомых его итогов. Однако и достигнутой степени дифференцированности категорий достаточно, чтобы поста­вить уже не методологическую, а предметную психологическую задачу исследования взаимовлияния и взаимодействия дея­тельности, переживания и молитвы в реальном жизненном процессе.

Анализируя исходный пример человеческого реагирования на ситуацию беды, мы обращали внимание преимущественно на то, что отличает деятельность, переживание и молитву как разные формы активности, но эта же ситуация показала, как тесно они между собой связаны. Когда деятельностный, на­правленный на мир поток жизни остановлен препятствием, в нем сохраняется мощная инерция «горизонтального» устрем­ления к цели, пусть даже препятствие объективно непреодо­лимо. Это создает в «экзистенциальном теле» столь сильное напряжение, что в нем открываются какие-то поры, через которые жизненная энергия начинает пробиваться в направле­ниях, ортогональных целенаправленной предметной деятель­ности, и устремляться по руслам переживания и молитвы. И по­тому в самом начале, в истоке переживание и молитва мало отличаются друг от друга, а часто и от несмирившейся еще со своей остановкой деятельности. Молитва здесь порой напо­минает несовершенные формы переживания и в то же время примитивные формы деятельности — она, подобно такого рода деятельности, прямолинейно стремится одной силою, насилием над ситуацией достичь предметной цели, которой не смогла до­стичь деятельность, а подобно такого рода переживанию — совладать с ситуацией не объективным смысловым преобразо­ванием, а лишь субъективным перетолкованием ее. Молитва и сама на этой стадии примитивна и носит черты магического действия. Это дало Ж.-П. Сартру повод истолковать эмоцио­нальное переживание как магическое действие (1984).

В изначальной недифференцированности переживания, деятельности и молитвы содержится возможность их психоло­гической взаимозаменимости, взаимоопосредованности, взаи­мовлияний вплоть до сращивания в единые «функциональные органы», внутри которых они обмениваются энергиями, фор­мами и средствами.

Эти соображения позволяют сформулировать теоретичес­кое представление, согласно которому деятельность, пережи­вание и молитва образуют триаду фундаментальных общепси­хологических категорий и задают не сводимые друг к другу, но и нераздельные формы человеческой активности. Вниматель­ный анализ выявит в любом человеческом акте кроме «физи­ки» деятельности — «лирику» переживания и «метафизику» молитвы: даже в самом прагматичном и приземленном дей­ствии существенное участие принимают хотя бы зачаточные или рудиментарные бессознательные формы переживания и молитвы. Равным образом, в каждом переживании содержит­ся компонент деятельностный и молитвенный, и нет молитвы, не содержащей в своем составе моментов переживания и дея­тельности.

Для систематического общепсихологического освоения генетических, функциональных и динамических отношений в триаде «деятельность — переживание — молитва» необходимо осуществить анализ всех парных категориальных сочетаний — деятельности и переживания, деятельности и молитвы, молит­вы и переживания. Предметом исследования в данной работе является последняя пара категорий. Но и она будет рассмотре­на не полностью, а только с одной стороны. Полное рассмот­рение отношений между переживанием и молитвой предпола­гает два встречных теоретических движения — «от молитвы к переживанию» и «от переживания к молитве». Первое из них, остающееся за пределами книги, выбирает в качестве основно­го исследовательского поля мир молитвы и затем пытается оп­ределить, какое место в этом мире занимает переживание, как оно живет в мире молитвы, какие функции выполняет и как влияет на молитвенные акты. Второе теоретическое движение, напротив, сосредоточивается на изучении места и роли молит­вы в мире переживания. Это и есть непосредственный предмет

^[1] Синергийная психотерапия — психотерапевтический подход, основы­вающийся на синергийной антропологии (см.: Хоружий, 1991; 1995; 1998; 2000; 2005). Последняя есть философская рефлексия учения о че­ловеке, развитого в православной духовной традиции. Синергийная психо­терапия — не сложившаяся система, она находится, скорее, на стадии про­ектирования.

^[2] См., например, специальные выпуски Московского психотерапевти­ческого журнала (2003, № 3; 2004, № 4; 2005, № 3).

^[3] Не входя пока в подробности, назовем лишь некоторые феномено­логические ряды. «Возможность»: надежда, уверенность, осмысленность, осуществимость, допустимость и др. «Невозможность»: невозвратимость, несбыточность, неизбежность («тройная формула человеческого бытия», по В. Набокову), бессилие, отчаяние, безнадежность, невыносимость и т.п.

^[4] «Бог есть Владыка невозможного» (Магдалена Иисуса, 1993).

^[5] А душа не выдерживает этого переполнения. Таков, видимо, был мо­литвенный вскрик ап. Петра: «Выйди от меня, Господи! Потому что я че­ловек грешный» (Лк 5:8). Таково изумление от встречи со свершившимся чудом («Народ дивился, видя немых говорящими, увечных здоровыми, хромых ходящими и слепых видящими; и прославлял Бога Израилева» — Мф 15:31). Таковы многие молитвенные формулы духовного удивления, ликующего недоумения, нечаянной радости. (О духовном значении удив­ления см.: Гриц, 2004.)

^[6] Три выражения «сам человек», «его внутренний мир», «мир его смыслов» включены в единый синонимический ряд потому, что субъект непосредственно идентифицирует себя через смыслы своей жизни. Речь именно о непосредственной самоидентификации, а не о рефлексивном от­вете на вопрос «кто я?». Можно сказать: где смыслы ваши, там и душа ваша.

^[7] Это феноменологическое условие может быть осуществлено не обя­зательно в модальности действительности, но и в модальности должен­ствования («Ты же должен быть, помоги!»), и в модальности возможнос­ти («Если Ты есть, Господи, почему так несправедлив этот мир?!»). Эти модальности — своего рода ступени, поднявшись на которые, сознание мо­жет «дотянуться» до открытости опыту встречи с «Ты» не как с условной диалогической фигурой, а как с Живой Личностью. После этого все пред­варительные модальности — «если», «должен» и пр. — упраздняются как строительные леса, ненужные уже, когда воздвигнут сам дом.

Ф.Е. Василюк

http://dusha-orthodox.ru/biblioteka/vasilyuk-f.e.-perezhivanie-i-molitva-opyit-obschepsihologicheskogo-issledovaniya.html