ОСКОЛКИ ЗЕРКАЛА ТРОЛЛЕЙ (терапия людей, пострадавших от эмоционального насилия)

Эмоциональное насилие – это форма насилия, приводящая к психологической травме и унижению достоинства и представляющая собой систематическое разрушительное воздействие на другого человека. Оно характерно для ситуаций дисбаланса власти, например, в организациях (моббинг) или в семье, когда агрессором выступает родитель или супруг, от которого зависит его партнер. Во многих исследованиях отмечается, что, в отличие от физического и сексуального насилия, единичный инцидент не является эмоциональным насилием.

Для этого вида насилия характерно формирование климата или поведенческого паттерна, и важным компонентом для выявления эмоционального насилия является систематический, повторяющийся характер. Эмоциональное насилие может быть намеренным или неосознанным, но это всегда длящееся поведение, а не единичный случай. Его последствия существенно не отличаются от последствий физического насилия. Пережившие его люди часто не распознают совершенные относительно их злоупотребления как насилие.

Эмоциональное насилие является нормативным поведением и поддержано традициями и социумом. Сопротивление ему рассматривают как излишнюю наглость, ответ «Нет!» – как доказательство отсутствия лояльности и любви.

Желание обладать властью над человеком как над объектом манипуляций питается внутриличностным конфликтом контроль/подчинение (см. «ОПД-2»). Контроль объекта с точки зрения «хозяина» призван обеспечить «хозяйскую» безопасность. Самому объекту для этого рассказывают, что действуют в его интересах. Дисквалифицируя компетентность эго-функции партнера (способность выбирать и самостоятельно контактировать со средой), объявляя другого плохо осведомленным в вопросах его жизни. Объясняя необходимость контроля заботой об убогом (маленьком, больном, наивном и потерянном в этом безжалостном мире) ближнем и любовью к нему.
Насилие делает жертву беззащитной, человек переживает ужас, утрату контроля и угрозу уничтожения. Эти переживания могут отсоединиться от первоначального события и начинают вести свою собственную жизнь. Человек может потерять свои границы, лишиться возможности переживать себя как отдельного, утратить ощущение безопасности и возможности надежного контакта со средой.
Обратимся к раннему детству – периоду формирования привязанности между матерью и младенцем. Дж. Боулби рассматривал поведение привязанности как эволюционно обоснованное и призванное защитить ребенка от нападения хищников. Активизация материнской заботы при помощи улыбки, плача, цепляния и кормления грудью обеспечивает эту защиту и устанавливает более надежный контакт между матерью и ребенком. Дж. Боулби утверждал, что без этих инстинктивных моделей поведения ребенок не смог бы выжить. Поведение привязанности усиливается во время усталости, болезни или боли, что обеспечивало более тесную связь его с матерью.

В контакте с базовыми фигурами формируются и границы психики, именно мать обеспечивает ребенку первое представление о том, что возможно, а что – нет, ребенок начинает понимать про «Я» и «Не-Я», выделяя себя из окружающей среды и отделяясь от матери. В возрасте около восьми месяцев у некоторых детей (почти 80%) может появиться страх незнакомцев. В возрасте около двух лет ребенок может экспериментировать со средой, убегая от матери и возвращаясь к ней, испытывая необходимость в стабильном и всемогущем объекте. Если мать уходит надолго, ребенок может очень страдать, считая, что мир его разрушается. Если мать не обеспечивает полноценного холдинга (см. Д. Винникот), а фрустрирует ребенка своим отсутствием, отчужденностью или жестокостью, или, напротив, питающейся ее тревогой гиперопекой и гиперстимуляцией, что равноценно вторжению, у него не сможет сформироваться устойчивого и ясного понимания границ.

Задача матери – демонстрация и научение ребенка пониманию, где проходят границы каждого из них, а также определению границ объектов материального и нематериального мира – мира отношений и абстракций.
Физическая граница человека совпадает с поверхностью его кожи. Фриц Перлз полагал, что опыт происходит как раз на поверхности кожи и других органов. Ближайший физический контакт матери и младенца, а также любых двух людей, происходит, когда поверхности их кожи соприкасаются. Тельца Пачини, которые активизируются при надавливании на поверхность кожи, передают сигналы блуждающему нерву. Его задачей, среди прочих, является переключение симпатической и парасимпатической нервными системами, он замедляет сердцебиение, снижает кровяное давление и влияет на выработку соляной кислоты. Чтобы спасти человека от язвы, этот нерв перерезают во время операций на двенадцатиперстной кишке, чтобы в разы уменьшить секрецию.

Согласно П. Филиппсону, в первые два года жизни происходит мощный скачок развития мозга. Мозг развивается быстро, и некоторые его части – в большей степени, чем человек может использовать. Те нервные связи, которыми возможно пользоваться, остаются, а те, которыми не пользуются, сходят на нет. Мозг создается в контакте со средой и зависит от заботы и лишений, полученных в отношениях того периода. «Так, если ребенок окружен любовью, заботливым телесным контактом и с ним играют (при некотором количестве неизбежного разочарования), то младенец развивается, а когда он становится взрослым, то его способность испытывать и осознавать удовольствие сильней, чем способность пребывать в боли и фрустрации. Удовольствие чаще будет фигурой – не потому, что это будет предпочтительней, а благодаря тому способу, следуя которому развивалась его нервная система. И наоборот, если люди пережили много боли и лишений, а радости и заботы — мало, то у них сохранятся нервные связи – достаточно развитые для переживания боли и недостаточные для ощущения удовольствия. Поэтому болезненные переживания будут более отчетливыми, опять же не потому, что люди это выбирают, а поскольку их мозг был научен переживать этот процесс.» (П. Филиппсон). Если младенцы не получают физического контакта в достаточной мере, у них недостаточно развивается гиппокамп, рецепторов кортизола у них мало, и в стрессовой ситуации поврежденный гиппокамп не способен подавлять выбросы кортизола, человек оказывается в ловушке высокого уровня возбуждения.

Мать является зеркалом ребенка, она контейнирует его переживания и возвращает их в переработанном виде. Если она тревожна, дистантна, неспособна выдерживать детские проявления и чувства, то ребенок может встретиться с искаженным образом себя.

В целях обеспечения связи с объектом привязанности ребенок вырабатывает модели взаимодействия, направленные на получение любви и одобрения. В случае необходимости дети готовы пойти на многое, включая обширные когнитивные искажения и эмоциональные жертвы, чтобы сохранить связь со своими матерями.
Так, например, происходит, идентификация ребенка с агрессором. Ребенок вынужден «свернуть» свою витальность, ретрофлексировать злость и отвращение, чтобы выжить. Ребенку неизвестно, что родитель кричит на него, исходя из собственного бессилия, невозможностей и ограничений. В других случаях он вынужден ретрофлексировать также и нежность, потому что родителям «не до него», для них его любовь и живое присутствие, к сожалению, избыточны.

Кто-то имеет опыт постоянного кривого зеркала. Если ребенка видят «плохим», у него один выход – согласиться. Он не увидит ничего хорошего о себе за пределами той карты, которую рисует его родитель. В этом состоянии люди могут застрять надолго. И легко скатываются в пропасти, где другие видят их глупыми, некрасивыми, недостаточно хорошими для кого-то.

Так, женщины, украшающие собой мир, годами не верят в свою привлекательность, а талантливые дети вырастают в страхе показать людям то, что они создали, так как за это их обычно наказывали и обесценивали. Кажется, что человек заключен в стеклянный шар, разбить который невозможно. Даже если десятки любящих людей будут взывать снаружи, повторяя, что с находящимся внутри шара человеком все в порядке, и то, что он делает, прекрасно. Внутри него будет действовать плохой объект, сила которого направлена против самого человека – он будет саботировать, укорять, стыдить, тревожно предостерегать и предрекать, воспроизводя голоса родительских фигур. Человеку привычней присоединиться к ним.

Он как будто бы поражен осколками зеркала троллей из сказки Г.-Х. Андерсена «Снежная королева». Ему подменили реальность. И сквозь эти осколки он видит мир и себя в нем перевернутым, искаженным образом.

Когда-то он мог, соглашаясь с родителями и будучи им удобным, получать любовь и привязанность, являясь нарциссическим расширением родителей. Если ребенок направлялся в сторону бунта, его платой в семейную кассу было обретение титула козла отпущения, изгоя в системе. Имея опыт ненадежной привязанности, он будет воспроизводить его в дальнейшем. Впоследствии такие дети становятся жертвами буллинга в школах и моббинга в организациях. Они редко жалуются, так как помощи им ждать неоткуда, их научили «прилично себя вести», не возвышая голоса и не оказывая сопротивления. Они боятся утратить референтную группу, важные отношения, впадая в Стокгольмский синдром и пытаясь ублажить агрессора. Их преследователи, обычно не осознающие своих зависти, страха или бессилия, нападают на «недопустимые» («не в тренде») или «нелицеприятные» атрибуты и особенности человека – например, начинают травить «очкарика», втайне завидуя его способностям. Или объявляют девушку, популярную у сверстников противоположного пола, уродливой или дурой. Родители, учителя и сиблинги (или коллеги) могут делать вид, что ничего не происходит, игнорировать или отрицать происходящее, чтобы не оказаться на месте объекта травли и не затевать конфликта с вышестоящими фигурами или родителями детей, организующих буллинг. Человек остается в одиночестве. Он приучается не рассказывать о происходящем и знает, что жаловаться плохо, а также он «сам во всем виноват и сам разберется» (виктимблейминг).

Он может отыгрывать ситуации насилия, относясь к младшим или слабым людям или животным насильственным образом. Или пойти по пути компенсации, профлексивно спасая «слабых» партнеров или делая их такими. Давать другим то, чего ему не хватает, в попытках восполнения дефицита.

Следует сказать о воспитании ложного «Я». Родители могут видеть ребенка не таким, каким он является, а таким, каким они хотят его видеть. Не давая ему вырасти и окружив гиперопекой, упреждая все его желания суперзаботой – если хотят подольше видеть его маленьким. Ребенок может вырасти, не умея заботиться о себе и относиться к партнерам функционально – как к тем, кто обязан обеспечить его радости. Родители внушают ему, что он слаб, болен, некомпетентен, пропадет, никому не нужен, кроме них – если хотят чувствовать себя нужными и полезными. Не осознавая, что возможно получать удовольствие от жизни «просто так», без вторжения в жизнь ближнего. Подменяют его желания и потребности своими – когда хотят быть авторитетными и стремятся показать свою значимость посредством утверждения «Я знаю лучше, как и что тебе нужно». Дети вырастают без представления о собственных желаниях, интересах и свободах. У них – только обязанности. Прав – никаких. Детям рассказывают, как быть «хорошим», причем в разных культурах, семьях и временах это понятие может очень отличаться от соседних. Над всем этим реет знамя благих намерений.
Представьте, пожалуйста, сцену, когда некий родитель сокрушенно произносит: «Что-то у тебя волосики жиденькие». Иногда добавляя, что у другой девочки прическа погуще. Или при ребенке обращается к собеседнику – «Ой, какой у него страшный нос. Может, перерастет…». Или винит ребенка в несовершенстве его деяний.

Ребенок безоглядно верит. Коль скоро для него родитель – носитель объективной истины, ребенку нужно верить и в то, что утверждения о нем истинны. Ребенок не ведает о том, что жиденькие волосы растут только «в голове» родителя. Если волосы стали понемногу покидать родительскую голову, ему необходимо справиться с переживаниями, сопровождающими этот факт, разместив свое несовершенство в маленьком и беззащитном человеке, тем самым обретя желаемое успокоение.

Какое-то время тому, кто обесценивает, кажется, что он «на свете всех милее, румяней и белее» (с). Никакого отношения к заботе и любви это все не имеет. Родительская стратегия поиска изъянов вместо внимания к сильным сторонам может породить у ребенка представление о том, что его настоящего, такого, как есть, любить невозможно. А полюбят его только в том случае, когда он достигнет совершенства. Будет выглядеть совершенным образом, действовать совершенным образом и жить, являя собой идеальную модель человека, воплотившего в себе социальный заказ той или иной важной, существующей реально или умозрительно, группы. И, став взрослым, будет пытаться подстроиться под ожидания (настоящие или мнимые) значимых других, чтобы его полюбили. Скрывать себя настоящего. Пытаться не признавать себя самого. В таких условиях сложно ожидать признания окружающих. Так как они будут чувствовать некий обман и миражность.
Обесцененный в детстве человек станет оправдывать свои неудачи тем, что плохо старался, просто нужно еще чуть похудеть, лучше всех запеть, придумать, наконец-то, совершенный способ добиться желаемого. Так, получившая отказ женщина не верит в то, что дело не в ее недостаточных стараниях, а в том, что она попросту относится к группе тех женщин, которые нравятся этому мужчине меньше, чем другие. Или что сердце его может быть занято.

Все силы уходят на поддержание всемогущего псевдообраза. Иметь дело с собственными ограничениями и бессилием в некоторых (не во всех!) ситуациях невозможно. Человек может либо впасть в тотальное самообесценивание, либо обесценить терапевта.

В таких случаях клиент прибегает к нарциссической ретрофлексии – поначалу идеализирует терапевта, и тот может попасть в ловушку, клюнув на посулы и «спой, светик, не стыдись!», поддерживая идеальное personality клиента. В таких обстоятельствах терапевту хорошо бы быть максимально честным и живым, чтобы у клиента появился доступ к его переживаниям. Следует отметить, что клиент с трудом выдерживает предъявление чувств терапевта, пытаясь втиснуть его в свою фантазию о терапевте и о том, какой «должна быть терапия», предпочитая не иметь дела с ним настоящим — поскольку это несет в себе потенциал угрозы его картине мира и представлению о себе. Здесь особенно важно соблюдать баланс фрустрации и поддержки.
Иногда клиент требует для себя эксклюзивных условий и преференций. В таком случае терапевт может встретиться с аффектом клиента, который распознает обсуждение процесса как нападение или тотальное отвержение. К сожалению, опыт воспитанных в ситуации эмоционального злоупотребления людей побуждает их путать дружелюбное или нейтральное отношение с атаками, а отказ в чем-то для них приравнивается к враждебности. Контроль терапии становится невозможен, приходится творчески приспосабливаться, опыта такого приспособления у человека нет, и он попытается вернуть контроль любым способом.

Обесцененные в детстве люди бояться остановится на бегу к достижениям, они тревожатся об «упущенном времени», не позволяют себе передышки и, как следствие, неспособны находиться в моменте настоящего. Жизнь представляется стремительно истекающей, собственные успехи всегда недостаточны, и людям кажется, что кто-то, чью оценку страшно услышать, беспрестанно глядит на них о стороны.
Детей пугают и обучают отвечать за «хорошее» состояние родителей, используя эмоциональный шантаж. Рано повзрослевшие дети вынуждены удочерять и усыновлять своих дисфункциональных родителей. Границы в таких системах отсутствуют, а позже человек ищет партнера с ясными границами, чтобы научиться распознавать свои и чужие. Хорошо, когда это терапевт. Многие месяцы (а иногда и годы) могут уйти на обсуждение сеттинга и его нарушений, что уже является достаточно хорошей терапией, особенно когда клиент находится в пограничном состоянии. Ясные границы терапевта позволяют клиенту определить свои.
Семейная система стремится к гомеостазу, ее стремление к изменениям не осознается, любые изменения грозят нарушить «худой мир», поэтому прямые прояснения и обсуждение происходящего блокируются. Человек никак не может заявить о себе, ему остается только поддерживать чужую фантазию о нем. Вот что об этом сказал У. Кингстон в статье «Стыд. Теоретический обзор»: «Нарциссические расстройства появляются, когда ребенок стремится к индивидуации вопреки попыткам родителей сохранить симбиоз. Родители, бессознательно преследуя свои собственные цели, не поощряют спонтанное стремление ребенка к автономии. С точки зрения родителей стремление ребенка не верно, даже жестоко, и не соответствует желаниям и ожиданиям в отношениях ребенок-родитель. В психической реальности родителей, родитель повреждается действиями ребенка. Ребенок, не выполняя функцию продолжения (нарциссического расширения) своего родителя, порождает боль, депрессию и обиду у родителей. Такой сценарий может продолжиться насилием или иными действиями родителей и ответными реакциями ребенка. По существу, в интерсубъективной реальности ребенок всегда не прав. Это и есть причина негативной оценки базовых представлений ребенка о себе, и последующих проявлений патологии нарциссизма Я во взрослой жизни. Ребенок научается, что нахождение в симбиотических отношениях, соответствие ожиданиям родителей, вознаграждается родительской любовью, удовольствием и одобрением, хотя это и требует разрушения Я (т.е. разрушения собственного опыта). Такие состояния слияния предшествуют взрослым проявлениям объектного нарциссизма. Контакт с окружением, таким образом, сводится к реакции отражения или намеренному продуцированию, а не к спонтанным действиям. Следовательно, действия индивида не имеют корней в устремлениях личности, не дают возможность развиться чувству самости, и не способствуют самоуважению. Напротив, они порождают чувство всемогущества и стремление к бессмысленному разрушению.

Действия, вызывающие желаемый отклик у родителей могут быть механизированными и при этом крайне эффективными, но по существу они бесчувственны и бесчеловечны. Они бесчеловечны, поскольку не затрагивают ключевых вопросов: «Кто я есть? Что я думаю?»
Дилемма ребенка, как описано выше, либо получать одобрение, любовь и удовольствие пассивно подчиняясь типу взаимодействия, который отрицает его собственное существование, или же отвергать родительский объектный нарциссизм, отстаивать индивидуальность и автономию, получая в качестве расплаты негативный отклик и чувствуя ответственность за боль и депрессию у родителей. Уход от автономного существования, отказ от выбора и потеря желания – экзистенциальные последствия того, что тебя рассматривают лишь в качестве вещи. (У. Кинстон.«Стыд, теоретический обзор», 1983 г.)

Страшные последствия порождает неподтверждение существования. Это происходит, когда люди отрицают существования человека или его вклада в какую-то деятельность. Здесь уместно обратиться к словам М. Бубера: «В человеческом обществе, на всех его уровнях и во всех слоях, люди на практике повседневной жизни в той или иной степени подтверждают друг друга в личных качествах и способностях, и общество может определяться как человеческое лишь в той мере, в какой его члены подтверждают друг друга. Основа человеческой жизни среди людей двуедина — это желание каждого человека быть подтвержденным другими людьми таким, как он есть, и даже каким он способен стать; а также естественная способность каждого человека подтверждать подобных себе в этом же отношении.».

Мы можем кого-то игнорировать, проявлять к нему равнодушие и отсутствие интереса, а за кем-то пристально наблюдать, много о нем и с ним говорить. Мать подтверждает ребенка, улыбаясь ему в ответ. Мы подтверждаем друг друга, признавая важность существования дорогих нам людей рядом. Признавая ценность их действий (или бездействий). Понимая, как обстоят дела. Если вспомнить о буллинге и моббинге, то достаточно не пригласить кого-то на день рождения или банкет. Всех пригласить, а Джинни не позвать. После этого Джинни продолжит биться в запертую дверь, либо пойдет к людям, которые ее ждут.

Р. Лейнг писал о неподтверждении как о шизофреногенном паттерне:
«Притворное подтверждение работает на внешних признаках подтверждения. Отсутствие подлинного подтверждения, или псевдоподтверждение, может облекаться в такую форму, что вместо действительного ребенка, который не получает признания, родители подтверждают какую-то фикцию или выдумку, которую они считают своим ребенком. Специфическая семейная структура, выявленная в исследованиях семей шизофреников, включает в себя ребенка, не то чтобы совершенно заброшенного или даже явно травмированного, но ребенка, который, как правило, непреднамеренно подвергался весьма утонченному, но стойкому и упорному неподтверждению. Многолетнее отсутствие подлинного подтверждения облекается в форму активного подтверждения ложного «я», так что тем самым человек, чье ложное «я» подтверждается, а реальное не подтверждается, помещается в ложную позицию. Человеку в ложной позиции неудобно, стыдно или страшно не быть фальшивым. Подтверждение ложного «я» происходит при том, что никто в семье не имеет ясного понимания настоящего положения дел. Шизогенный потенциал ситуации коренится, как кажется, в первую очередь в том, что она остается никем не признанной; и если мать, отец, какой-то другой член семьи или друг дома понимает происходящее, то об этом не говорится открыто и не делается попыток вмешаться — даже если такое вмешательство является всего лишь простой констатацией факта.» (Р. Лейнг.«Я и другие»)

Г. Сирлз отмечал, что попытки членов семьи, где все ведут себя ненормальным, пагубным образом избежать признания этих паттернов, завершаются тем, что одного из них объявляют безумным. Что матери человека, страдающего от душевного заболевания невыносима мысль о том, что он станет самостоятельным и отделится, потому что тогда с ума сойдет она. Что это приравнивается к физическому уничтожению человека. (H.F.Searls. «Driving the other person crazy»).

Неподтверждение многолико – его можно обустроить путем отвержения, игнорирования и т.п., и часто в результате появляется «ребенок-призрак», потребности, ценности и чаяния которого не важны. По прошествии времени он и не станет их озвучивать.
Случаются отношения, условием сохранения которых является согласие одного из партнеров быть более убогим, больным, глупым, сумасшедшим, бедным, некомпетентным, чем он есть на самом деле. И непременно быть «хуже» другого.
Чтобы тому удобней жилось.
Многие соглашаются на это условие, скрывая часть себя настоящего, чтобы «не грохнули». Не высовывается особо.

Часто в таких отношениях царит подмена реальности, или газлайтинг.
Когда происходит газлайтинг, то человеку пытаются всучить его ложный портрет, объявить его злонамеренным, его действия противоправными и вредоносными, его самого – ужасным. Обычно это сопровождается экспертной сентенцией: « Я же правду говорю! Цени!».
Здесь помогает вспомнить слова Дж. Энрайта: «Каждый раз, когда мы принимаем чью-то оценку нашей жизни и называем какую-то часть себя «дурной», мы теряем соприкосновение с правильностью этой части для нас сейчас. Мы пытаемся отрицать ее, но, чувствуя ее органическую целесообразность, мы привязаны к ней, даже если мы ее отвергаем. Мать говорит (желая сыну только хорошего): «Ты слишком несговорчивый, это нехорошо», – и он становится уступчивее, конечно, стратегия выживания в данный момент заталкивает вглубь медлящее сознавание ценности самоуверенности, так что он становится скрытно самоуверенным.» (Д. Энрайт.«Гештальт, ведущий к просветлению»).

Продолжающееся взаимодействия разрушительного характера между родителем и ребенком создают модель привязанности, в пределах которой ребенок определяет, как он формирует свои связи со значимыми другими. Позже он находит партнера с похожим на родительское бессознательным и воспроизводит эту модель, стремясь «переиграть» историческую ситуацию.

Я разделила эмоциональное насилие на пять групп – террор, контроль, прямая вербальная агрессия, пассивная агрессия и газлайтинг.
ВИДЫ ЭМОЦИОНАЛЬНОГО НАСИЛИЯ ПРИВЕДЕНЫ В ТАБЛ. 1.
ОСОБЕННОСТИ ЧЕЛОВЕКА, ПЕРЕЖИВШЕГО ТАКОЕ НАСИЛИЕ – В ТАБЛ. 2.

Поскольку у людей, пострадавших от эмоционального насилия, существует запрет на переживание ряда чувств, а доступ к аффективной сфере затруднен или отсутствует, то задачей терапии будет реставрация чувствительности – сначала замечая телесные проявления клиента, а после – помощь ему в идентификации чувств. Работа с id длится все время, но она становится возможной только в обстоятельствах безопасности.

Создание безопасности в преконтакте требует от терапевта внимательности, устойчивости и готовности контейнировать те переживания, с которыми человеку раньше прийти было некуда. Так, например, клиент может первые месяцы терапии посвятить жалобам, приходя без внятного запроса, так как нуждается в ком-то, кто примет его слезы. После он начнет делиться радостями – и не только с терапевтом, и сможет заметить людей в своем окружении, кто готов разделить его страдания и удовольствия.
Работа с personality может касаться также и возвращения «мира-перевертыша» в реальное положение. Иногда терапевт – это первый человек, которому клиент верит и которому удается пробиться сквозь врученный историческим окружением искаженный образ клиента. Принятие своих отщепленных частей, в том числе и тех, что относятся к т.н. «темной» части, присвоение достижений и ошибок, осознание своего вклада в авторство жизни помогает человеку увидеть себя и мир адекватным образом.

Следует сказать, что на этом этапе терапии может возникать сопротивление, так как клиенту привычней и безопасней оставаться в картине мира, где с ним «не все в порядке», чтобы образы тех, кто искажал и не подтверждал его, сохраняются светлыми, безгрешными и неприкасаемыми. Клиент может выбрать оставить терапию и пожертвовать частью Self ради сохранения важных отношений.
Если же он проявил мужество и решимость иметь дело с актуальными или ранее погребенными, но «ожившими» переживаниями относительно токсичных для него людей и ситуаций, которые можно квалифицировать как эмоциональное насилие, решился назвать происходящее соответствующими именами, то он сможет выбрать, как с этим обратиться.

Очень важно работать с токсическим стыдом и виной клиента – иногда человек полагает, что он должен всем и виноват перед всеми. В этих случаях следует четко именовать происходящее. Квалифицировать произошедшее с клиентом как эмоциональное насилие. И обучать его не путать вину с ответственностью, которую теперь, в настоящем, он может принять за свою жизнь и стать ее полновластным автором.

Приведу здесь схему вынесения агрессии на границу контакта. (рис.3)

Принципиально прерывания ничем не отличаются от таковых при предъявлении любых других чувств.
Выйдя из слияния и осознав свои чувства относительно партнера, человека могут остановить проекции о том, что после выражения им агрессии отношения будут утрачены, либо партнер пострадает настолько, что может быть разрушен. Контакт могут прервать также интроекты типа «нужно всегда оставаться хорошим, незлобивым человеком», «нельзя злиться на маму/шефа/друга/вообще нельзя злиться», «стыдно быть плохим» и т.п. Ретрофлексия обслуживает эти интроекты, и чувства могут завернуться внутрь самого человека (и тогда люди говорят: « я отвратителен», «злюсь на себя») вместо того, чтобы быть выраженными вовне. Человек может запить, заболеть и т.п. Он также может дефлексировать. И тогда все достанется его детям, например. Или профлексивно ублажать того, кому предназначена ответная агрессия.
Если никаких прерываний на предыдущих этапах не произошло и человек готов вынести агрессию на границу контакта, он, имея всю информацию о происходящем, осознав чувства к партнеру, отказавшись от интроектов и перестав ретрофлексировать, может провалиться в эготическое обесценивание того, что происходит, решив потерпеть еще, проигнорировать свои чувства, «изменить отношение» и «подождать еще» – вдруг само рассосется – «мне показалось».

Как только появляется слово «терпеть», вы – в ловушке.

А когда кажется, что вы можете «обидеть хорошего человека», следует помнить, что человек может быть и хороший, возможно, кто-то себя с ним отлично чувствует, но то, что он вам делает и говорит – для вас токсично и вредоносно.

Если агрессия будет свернута и не выражена, создание и демонстрация границы будет невозможна. Человек без границ невнятен. Тот, кто их показывает – ясен, с ним можно взаимодействовать и договариваться. Есть те, с кем договориться невозможно. И тогда можно решать что-то по поводу дистанции – на каком расстоянии от этого человека я хочу находиться? Хочу ли вообще находиться рядом с ним? И т.п.

Следует также помнить то, что сказал А. Азимов: «Насилие – это последнее пристанище некомпетентности» (с).

И знать, что тысячи людей, переживших травму насилия, смогли найти ресурсы – внутренние и внешние, включая компенсирующие фигуры – чтобы стать устойчивыми людьми с «выработанной надежностью».

Если терапевт заметит и вернет клиенту хорошие способы присутствия в мире, фрустрирует то, что мешает человеку адекватно жить, тот может вернуть себе чувство собственного достоинства и самоуважение. Или, в парной терапии партнер вдруг ответит другому не привычным для себя и для другого образом: «Я не буду этого обсуждать, занят», а скажет: «Когда ты кричишь на меня, призывая к беседе, я начинаю бояться, и мне хочется спрятаться. Я тебя БОЮСЬ», то партнер, возможно, будет очень удивлен. Но это даст шанс на то, что каждый скажет то, что хочет, убедится в том, что его услышали правильно и осознает, что он делает для того, чтобы не слышали.
Тогда можно остаться в сохранности. Без искажений. И не искажать другого.

Начинать с себя. Исследуя, какие желания ваши, а какие вам навязали, полагая, что лучше знают, что вам нужно. Обучаясь прислушиваться к ощущениям в теле. Обучаясь отличать усталость от воодушевления. Принимая боль, отчаяние и отсутствие непреходящих радостей как часть жизни. Признавая свое право на решения и ответственность за последствия этих решений. Работая с единомышленниками. Проводя время с близкими душе дорогими сердцу людьми. Посещая хорошие места.

Восстанавливая по частям свою жизнеспособность. Это возможно. Так люди по кирпичикам строят большие надежные дома. Так люди шаг за шагом проходят сотни километров или поднимаются в горы. Так дети учатся ходить.
И, заметьте, все ходят.